Читать книгу - "Страстотерпицы - Валентина Сидоренко"

Култук – деревня. Уж наутро все знали, что Гоха с Милкой опять схлестнулись. От тестя ушел к своим родителям. И уже не скрывались. Милка встречала его у проходной гаражей, и они шли посреди улицы в обнимочку.

Село гудом гудело, и Милке это нравилось:

– Как говорит мой учитель – актера забывать нельзя.

Мать его пилою жужжала над ухом:

– Ногою ступит сучонка твоя, шалава столичная, подопру за вами двери и сожгу весь двор! От такого позору ничего не жалко. Пущай горит. Сама завяжу глаза – и в Байкал-море… Омулю на жратву пойду. Спасибо тебе, сыночек дорогой… До-ро-го-хонькой, куды дороже-то? Страму до Москвы слыхать натворили-то. О, кобелина! И в кого такой выродился?! Сроду у нас таких не бывало…

Он отощал за лето. Потемнел, брацковатая тункинская кровушка кидалась в лицо. Даже глаза сузились, скулы вышли чисто бурятские. А главное – одиноким стал. Как волк… Не поделишься ни с кем. Потому и все страшнее привязывался к присухе своей… Чуял, что хвостом она крутит. Неверная баба. В загс тянул… Развестись с Клавкой хотел. К осени решили поселиться на зиму у его тетки, одинокой старухи, жившей у самого леса на Земляничной. Она им и дом обещала отписать. Так обрадовалась подмоге в жизни…

А в начале сентября Милка – хвост трубою – и тайком ушла по шпалам до Глубокой, а там электричкою в Иркутск. Билет на Москву у нее уже лежал в плоском чемоданишке вместе с париком и шортами.

Друг его с детства Ванька Портнягин, прозванный по фамилии Портянка, сочувствуя, сказал ему:

– Ну вот, улетела твоя младшая жена… Старая-то надежнее… Эта, как стена, все выстоит…

Уже через много лет Георгий узнал, что Милка торопилась из Култука сделать от него аборт. Но не успела. Делала в Москве большой и грязный.

Промаявшись у родителей, Георгий к зиме вернулся к Клавдии. Во дворе его встретил тесть. Он култыхался из дома со стамескою. Глянул на него так, будто Георгий полчаса назад вышел пройтись за ворота.

– Вот че я решил, Гоха, – заявил он. – Дом с тобою будем строить. Я уже и в сельсовет ходил. Родительской свой… Он же пустой… хибарка там… А место хорошее. Недалеко… А той ведь Клавка второго ждет… Во флигеле, поди, не наживешься.

– Как это второго?!.

– А так это!.. Третий месяц ходит… Али уже четвертый… Говорили дуре… Выкинь… На кой… раз такая жизнь… А она ни в какую… Я своих детей, говорит, губить не стану… Вот так… Иди винися…

Особо и не винился. И она полусловом не заикнулась о его измене. Будто и не было ее. Родила вскоре Сашку и решительно повела дела со строительством дома. Сама ломала дедову развалюху, сама обивала, штукатурила новый дом. Она и отцу с братом не давала ни минуты покоя. К тому времени вернулся из армии Толик, ее брат, последыш в семье Иннокентьевых. Красивый был парнишка. Изящный, как девица, с румянцем на худых смуглых щеках. Улыбка у него и сейчас такая осталась: открытая и застенчивая. Девки вокруг него роем роились. Играл на гитаре и баяне, гармошке и флейте. И руки, дай бог каждому такие, от отца достались. Тесть, царствие ему небесное, с руками был. Вернулся с войны без ноги, но из рук ничего не выпускал. Строил крепко. Где рукой не сможет, словом возьмет. Жаль Георгию, что всего-то один дом с ним поставил. А Иннокентьевы еще до войны, говорят, в Култуке домов много ставили. В Тиганчихе только три тестева дома стоят. И хозяева не жалуются. Не просели, не прогнили, не разъехались. Слава богу… Он и Толик бы не спился, так цены бы ему не было. Захочет – все ему под силу. Да вот хотели они с Милкой другого, и в кого такие? Теща хоть и шоферила, да копейку в дом несла. Худой славы сроду за ней не водилось… Одна Клавдия и вынесла на себе, получается, добрую славу иннокентьевского рода. Она все торопила отца, да и сам не сидел. Спозаранок уже его стукоток было слыхать. Вместо петухов работал. На него глядючи и Георгию было стыдно отставать.

Так втроем и поставили домину. Въезжали в еще не доделанный дом, но уже жилой. Степанида святой водицей углы окропила, Клавдия кота с петухом впустила в дом, и Витюха прошел уже ножонками по белым сырым половицам. Тесть поднял заздравную чару, сказал:

– Что мог, зятек, я и сделал для дочери! Надо бы больше, да сил уже нет. Вспоминай, чем сможешь…

Умер через день. Весь Култук хоронил его. Помнят его и семья, и Култук – добром.

Клавдия вышла из родительского дома одной, а вошла в собственный дом другою бабой. Переродилася вся. Куда девались ее нерешительность, вялость, молчаливость. Вся ее потаенная, снедающая ее ревность переплавилась в рвение к своему дому, двору, семье, в которой он медленно терял свое главенство. Нет, не то чтобы она сразу и безраздельно начала властвовать, но он – не единственный свет в окошке. Вот что. Клавдия нашла ему замену. Она не пропала бы без него. Тщательно и неуклонно она расширяла, развивала хозяйство, укрупняла, охаживала. Работала с зари до зари. Просыпаясь, он не находил ее рядом. В стайке или на огороде. Она вырастила подаренную родителями телочку, купила в Слюдянке двух поросят, завела гусей и, что еще хуже, козу. Огород раскопала до самой макушки горы. Пятки в кровь разбила о лопату. И все ей было мало, все ей было надо. Ему приходилось расстраивать хлев, пристраивать стайки, выписывать горбыль, искать гвозди. Втягивала его в хозяйство крепко. Одни покосы чего стоят. Правда, когда теща устроила его во Внештранс, тогда пошли хорошие деньги, и он вывозил сено из Тунки, покупая его у бурят. Телочка к телочке, свинушка к боровку, где продаст, где не купит, своим обойдутся, так и подымалось хозяйство. Свое, не родительское, кровное, заработанное, отстроенное. Во вкус входить начинал. Клавдии к тому времени предложили поработать уборщицей на товарной базе. Пошла не раздумывая. Три часа утром, три вечером. Все копейка не лишняя. Опять же блат. На базе она укрепилась. Выучилась на кладовщицу, а потом доросла до заведующей складом. Поговаривали о том, что могла бы заведовать базою, да грамотешки не хватает. «Корочки» нужны… С базы в дом поплыл неведомый култучанам товар. Годы тогда были такие: трудно достать добро. А у Собольковых имелось кое-что. Клавдия с годами наливалась в теле. Выпрямилась, раздалась. Ходила важно, неторопливо, высоко подняв тяжелую, крупную голову с остановившимися карими глазами. Уверенность и спокойствие появились в ней. И его немного задевала эта новая Клавдия. Уже и Клахой он не звал ее. Клавдией. И утвердилась она не через него, не через мужа, а оторвавшись внутренне от него. Он чувствовал это и чуждался сам… В этом зажиточном по тем временам семейном покое и появилась Любашка. Как-то и неожиданно и сама собою. Третий ребенок в семье и единственная дочь. Может, оттого, что явилась она в затишье, то и росла спокойной, послушной, понятливой. И все у нее устроилось. И учеба, и работа, и семья. Замужем она сейчас за хорошим мужиком, инженером. Живут в Братске, ро´стят деток. Правду раньше старики говорили: девка – ломоть отрезанный. Прилепилась к мужу, и вся ее жизнь в нем. Клавдия только ее открытки к празднику читает. Ездят редко. Сейчас не наездишься. Посылки им Клавдия собирает. К 7 Ноября традиционно… Сало, орехи, варенье… Когда дочь родилась, Клавдия вроде отмякла. И похорошела. К тому времени она оделась и одела его и детей.