Читать книгу - "Кровоточащий город - Алекс Престон"

Веро накупила кучу красивых вещиц для дома. Как Джо когда-то нарядила квартирку на Мюнстер-роуд, так и Веро украсила дом маленькими роскошными штучками. Она ходила по антикварным магазинам на Доз-роуд, где выбирала старинные раритеты — крошечные статуэтки, зеленые подушечки и покрывала. Дом начал обретать лицо. Он стал уютным, богемным и эксцентричным — похожим на Веро. У нее собралась стопка книг о материнстве и деторождении, и, когда я приходил относительно рано, мы садились рядом, и она зачитывала мне целые отрывки, и мы гримасничали и делали вид, что нас тошнит от картинок с изображением плаценты. За поздним ужином, подбирая то, что оставила Веро, я читал жутковатые описания родов, советы отцам и отрывки, в которых рассказывалось о кровотечениях и выкидышах и о том, что еще может пойти не так. Поднимаясь потом наверх, я заботливо укутывал Веро одеялом, клал ей на лоб холодную руку и нашептывал нежные слова.

Сейчас последние месяцы беременности Веро вспоминаются как череда стремительных, ясных образов. Все катилось к тому дню, что мы обвели в кухонном календаре черным фломастером, — к пятому декабря, когда наш ребенок должен был появиться на свет. Я отказался работать по выходным, и мы с Веро уезжали из Лондона, гуляли на природе, слушая радио в спокойной тишине той унылой осени. Мелькание уличных фонарей, щелканье катафотов, шелест ветра в пролетавших мимо деревьях — все это оборачивалось чем-то вроде метронома, что отсчитывал время до того самого дня.

Мы поехали в Уэртинг, и мой отец был очень заботлив и нежен, поддерживал Веро под руку, и его глаза сияли странной, глубинной любовью к женщине, продолжающей его род. Мы прогуливались по взморью, и серые октябрьские волны рушились на камни и откатывались назад, пенясь и бурля у опор причала. Веро стояла, придерживая живот, вбирая силу ветра, и слезы катились у нее из глаз, и мой отец подходил сзади и обнимал ее, и они поворачивались к морю и старались перекричать ветер.

Мы ездили к холмам. Веро стала ходить вразвалку, как будто только что спешилась после долгой верховой прогулки. Взбираясь на вершины, она стискивала зубы. Мы поднимались на Девилз-Дайк и на Сиссбери-Ринг, спускались в долины, погружаясь в округлые объятия холмов. Мы купили резиновые сапоги и дождевики и гуляли в любую погоду. Она говорила все, что только приходило в голову, болтала, задыхаясь, когда мы поднимались вверх, брала меня за руку и крепко сжимала, когда подошвы сапог вязли в глине.

— Если будет мальчик, я хочу, чтобы у него был домик на дереве. Нам непременно нужно жить там, где есть деревья. А если будет девочка, то у нее обязательно должен быть пони. Пони породы паломино, с огромными темными глазами и длинными ресницами. И мы должны жить рядом с морем. Я хочу всегда слышать море там, где мы будем жить, слышать, как по утрам кричат чайки. А позади пусть будут холмы, чтобы мы могли ходить туда на прогулки, как сейчас, и видеть море издалека, смотреть, как пляшут под солнцем корабли. Ух, помоги мне. Спасибо. А у нас будет «Ага»?[36]Это не слишком буржуазно? Я люблю тебя, Чарли.

Я поцеловал ее, и тут же стайка скворцов пролетела над нами, держась как единое целое, и их перья отливали сверкающим пурпуром в ярком солнечном свете. Мы отправились в Лондон на закате и сделали остановку на какой-то придорожной станции техобслуживания, где выпили горячего шоколада.

Я выкрасил маленькую комнату нежно-желтой краской, которая, как мне казалось, удерживала солнечный свет в конце дня. Веро стояла рядом и смеялась, пока я пытался раздвинуть сборную кроватку. Наконец мы ее разложили, застелили простынями и поставили на нее корзинку. Я подвесил к потолку мобиль с птицами, напоминавшими тех, что висели в безумной теплице Роланда. Здесь были туканы и кетцали, и я раскручивал мобиль пальцем, и птицы от движения воздуха взмахивали крыльями. Веро положила голову мне на плечо, и я чувствовал, что она упирается животом мне в поясницу.

— Как думаешь, он будет счастлив?

— Это может быть не он…

— Думаю, что он, мальчик.

— Да. Думаю, что он будет счастлив.

Время сводится к точке. Подобно песку в песочных часах, время избавляется от незначительного и отливается в чистой струйке крохотных кристалликов. Мы ждем, наблюдаем за падением песчинок между бедрами песочных часов.

Я сидел за столом холодным днем в конце ноября. Бхавин улетел в Нью-Йорк, и я, оставшись один в огромном гулком операционном зале, смотрел на открытку с видом Рапалло и мечтал о тепле, вине и хорошей еде. Зазвонил телефон. Я вздрогнул от неожиданности, сбросил трубку на стол, схватил, прижал к уху и услышал резкое, неглубокое дыхание Веро. Сердце сжалось.

— Пора.

— Ты уверена? Может, ложные схватки?

— Я так не думаю. Да, да, это оно.

Я мчался на машине по темным улицам, пролетал на красный свет под уличными видеокамерами. Я спешил к Веро. Она терпеливо ждала у двери. Сумка с вещами была уже собрана. На лице у нее застыло выражение безмятежного спокойствия. Мы неторопливо поехали в больницу, разговаривая о том, как у кого прошел день. Я видел, что она в ужасе.

Потом — ожидание. Я сидел возле ее кровати в палате и ждал. Налил ей витаминизированного напитка, покормил виноградом, сбегал за журналом и почитал вслух, я массировал ей ступни и терпел, когда она сжимала мои руки так, что побелевшие пальцы ломило. И все это время на мониторе трепыхался сердечный ритм. Вместо того чтобы ассоциироваться с новой жизнью, он напоминал шелест вентилятора, отчаянно пытающегося закачать воздух в отказывающие легкие. Я не сводил глаз с монитора. Следил за тем, как он то слабеет, то набирает силу. Пульс достигал 150, 160, и я чувствовал, как мое собственное сердце бьется в унисон. Акушерки приходили и уходили. Я сидел рядом с Веро, когда она вдыхала газ и воздух, сжимала мою руку, кричала, дергалась, подтягивала к животу колени и стонала, и говорила, что больше не может, и снова вдыхала газ и воздух. Сильные схватки начались в пять. Веро сидела прямо, с маской на лице, и трогала спину, чтобы убедиться, что эпидуральный катетер все еще на месте. Она молчала, ее лицо было искажено гримасой боли, и я видел, что сердцебиение ребенка усилилось. Вошла акушерка, посмотрела на монитор, потом на свои часы. Лицо ее помрачнело, когда она увидела, что пульс подскочил до 200 и даже выше.

Я запаниковал. Веро поперхнулась сквозь стиснутые зубы.

— Что происходит? Что это за звук? Пусть он перестанет!

— Все в порядке. Это схватки. Не беспокойтесь. Все хорошо.

Акушерка вышла из палаты, когда схватки прекратились. Веро откинулась на спину. Руки подрагивали, на ладонях, там, где она впилась в них ногтями, выступила кровь. Я смотрел на монитор. Пульс упал до нормального, затем вообще исчез. Прозвенела сирена, и в палате появился врач в сопровождении акушерки. Я услышал, как она пробормотала: «Замедление». Мне сунули стопку бланков. Не зная, что делать, и чувствуя полную свою беспомощность, я повернулся к Веро. Она смотрела на меня испуганными глазами.