Читать книгу - "Я/Или ад - Егор Георгиевич Радов"

— Ты не Бог, — рассудительно и как-то печально выскрипела мне в ответ Аглая. — Тебя зовут Ихтеолус Среднерусский, ты великий грешник, прозванный за свои грехи homo sexus. И ты — это Я. Но у тебя ничего не выйдет. Потому что ты придурок, понял, ааааа???? И ты убьешь Я, прежде чем что-то поймешь. Все, я улетела.

И она тут же уплыла прочь с неимоверной скоростью.

— Ах, вот как!.. — грозно проскрипел я, обращаясь к оставшейся Алисе. — Ты тоже считаешь, что я не Бог?

— Я… не знаю, — испуганно проскрипела она. — Ты рак. И ты в раю. Ты действительно никак не хочешь этого понять!

— Я не рак!!! — почти загремел я. — Я — это Я! И ты, да и вы все, никак не хотите этого понять!

— Да, правда, — совершенно спокойно проскрипела Алиса, — ты есть ты. Ты не я. И ты не рак.

— В таком случае, — совершенно уже входя в раж заявил я, — это не рай, а ад!

— Конечно, — сказала Алиса. — Это все равно.

— Нет, это не все равно!! И я Главный Черт! И сейчас пожру тебя!

— Не меня ты должен пожрать, а себя. И не ищи больше Аглаи! Ведь она — это я. Я!

— Я запутался тут с вами… — сокрушенно молвил я и навис над тельцем Алисы, приготовив свои большие омаровые клешни. — Себя ведь я уже хотел… И я в себя не верю. Кто я? Омар какой-то…

— Да не хочешь ты ничего! — вдруг осмелев, произнесла Алиса. — Ты не хочешь ни рая, ни ада, ни Полой Земли! Ты даже в раю не можешь осознать, что ты — в раю! Чего же ты хочешь?..

— Тебя, Солнце, благодать, Вселенную… Бога, черт побери, наконец!

— Молись, — сказала Алиса.

— Я уже молился! Где Аглая? Где Я, которого я убил?.. Или не убил?

— Убиваешь. Я — вот здесь, — проскрипела Аглая, указывая прямо в мою головогрудь.

— Ничего-то ты сама не понимаешь! — почти завопил я, в каком-то экстазе злости.

— Мне и не надо. Это ведь — твой рай.

— Ах, так!.. — гневно произнес я. — Значит, я могу делать в нем все, что захочу!..

— Но чего ты хочешь? Тебе не кажется, что все это — бесконечное движение по кругу?..

— Кажется, — сказал я вдруг нежным, девичьим голосом. — Молодец! Хорошо держалась.

После этого я разверз свою огромную зубастую пасть и одним движением перекусил Алису пополам.

А потом я откинул от себя прочь ее бренные останки и поплыл (или полетел?) вперед и вперед — туда, где должен был быть свет и где должно было восходить Солнце, сжигающее дух мира огнем своей вечной благодати и смысла. Я чувствовал грусть, я ощущал неверие, я чувствовал полную собственную ничтожность. Моя цель казалась мне теперь совершенно невозможной и неосуществимой, и лишь прошлая подлинная, всамделишняя реальность моей истинной любви и всех чувств заставляла меня хоть как-то надеяться — если, отныне, не на ее полное достижение, то хотя бы на повторение иллюзии ее возможности.

А ведь в этой-то жажде повторения и была моя самая главная ошибка, как я понял теперь! Ведь надо быть равно благодарным как случившемуся, так и новому. Ведь именно в этом — Твоя Сила, Господи, а, значит, и моя тоже. Господи, прости! Господи, помилуй! Господи…. если можешь, — прости!!! Ведь спасение — неминуемо?..

Впрочем, я отвлекся.

Я плыл вперед, оставляя позади себя ручей и разнообразные свои метаморфозы и постепенно меняя обрыдлую членигостоногость на обтекаемую, устремленную вдаль, в океан, длинно-игольчатую форму некоей рыбы пилы или погонофоры. Очевидно, я действительно стал погонофорой, обернувшись трубкой собственного происхождения и спрятав внутрь свою душу, дух и печаль, — но зрение моря, начавшегося вдруг вокруг, обхватило меня замкнутостью своей открытой миру реальности, словно вторичная трубка или же как заглотивший меня всего целиком какой-нибудь оболочник.

Я был длинным, я был смелым, я был стремительным, и я видел все! Бескрайность морской глуби простиралась повсюду, и я впитывал весь восторг извечной соли и сини своей развевающейся в волнах щупальцевой кроной и упивающейся бытием уздечкой! Кишечнополостный мир был прекрасен; я желал гидру, я хотел узреть коралловый полип!..

О, я был великой погонофорой!.. Господи, почему я не остался ею навсегда?! Я мог все осязать, все видеть и знать; Ты наделил меня двумя половыми отверстиями, головной лопастью и сегментами, — чего еще я мог пожелать от Тебя?.. Ибо я был погонофорой в раю, но почему я не принял его?.. Каюсь.

Итак, я плыл в теплых волнениях глубин моря, в котором заключены миры и существа. Прозрачно-пестрые, светящиеся изнутри, как сотни четких, почти выпуклых, радуг, рыбы-попугаи проплывали мимо меня, чуть не задевая мою крону своими клювами; алый красноперый групер, иллюминисцирующий своими крапинками, зарылся в глубине пещеры, ярко-голубой губан тупо смотрел на меня снизу, презрительно выпятив толстые губы, а из небольшого грота на меня с любопытством взглянула острозубая, буро-пестрая голова мурены. Скат, как пятнистая бабочка, порхал где-то внизу; резко очерченные черно-желтые рыбки с синими полосками вдоль спинок и длинным, верхним, тонким дугообразным плавником проплыли подо мной огромной стаей, а потом вдруг вмиг повернули направо и ринулись далее — вглубь, вперед.

Я плыл над кораллами и возле кораллов, которые возвышались из морского песка наподобие извилистых и совершенных внеземных городов всех цветов и форм; и одни из них ветвились, словно рога, а другие были мягкими и податливыми и напоминали свежевыросшие на полянке грибки, дружелюбно покачивающие своими шляпками, словно говоря свой вечный “привет” обнаружившему их существу.

Бурые морские ежи разлапили свои толстые иглы в провалах между сплошным рифом кораллов; и иссиня-синий моллюск — тридакна — то открывал, то закрывал свои волнистые створки, в зависимости от дружелюбия или враждебности окружающего его мироздания.

Кораллы возвышались, ветвились надо мной; покато изгибались, образуя губчатые соцветья подо мной; они окружали меня своим совершенством и застывшей вечной любовью; они горели, как фонари в темной ночи, в которой заплутала бедная душа в поисках смысла; они рдели, словно огоньки на елке в Новый год; и они были повсюду, и они были везде.

Коралл-мозг — похожий на мозги нарост, испещренный бежевыми, ребристыми извилинами, между которыми посверкивали светло-зеленые линии их границ, — величественно замер в самом центре поверхности рифа и как будто бы совершенно не замечал меня, никак меня не желая и словно вообще ниспровергая.

Я подплыл, извиваясь, к закругленному контуру его воплощенной мудрости; завис над ним, в надежде на ясность и взаимопонимание, и учтиво помахал