Читать книгу - "Супервольф - Михаил Ишков"

Сталин, ждавший у стола, пожал плечами.

— Не спешите, Мессинг. Объясните толком, о каком старике идет речь и чью вину вы готовы взять на себя?

Я опешил.

— Разве вам не доложили?

— Что?

— Кассир, у которого я по липовой бумажке получил сто тысяч, арестован.

— Ах, вот вы о чем! — Сталин покачал головой. — Да, у наших головотяпов совсем отсутствует чувство юмора. А как у вас с юмором, Мессинг?

— Пока не жаловался…

— Верится с трудом.

Он взял со стола несколько отпечатанных на машинке листов.

— Вот, например, запись в вашем отчете: «Гитлер утверждал, что будущая война по своей природе является «оккультной», то есть «борьба будет вестись в таком пространстве, где первична тайна и вторичен расчет». Так?

— Так.

— Читаем далее: «Только воля к «тайне» обладает высшей силой воздействия на человека. Надо только знать соответствующие тексты, ключ к которым хранится в утраченных знаниях древних арийцев». Неужели руководитель германского государства именно так и выражался?..

— Да, Иосиф Виссарионович, но…

Он перебил меня.

— Вот еще: «Будущая война — это война нервов, это война духа, война в потустороннем измерении». Что это, провокация?.. Или: «Тот, кто считает национал-социализм чисто политическим движением, не понимает в нем ничего. Национал-социализм — это больше, чем религия». Что же такое национал-социализм как не самый реакционный отряд мировой буржуазии? В чем дело, Мессинг? Что за ерунду вы мне подсовываете?!

Во время этой длинной, рассерженной тирады я неустанно молил небо, чтобы Сталин, наконец, раскурил трубку. К сожалению, наш балабос то ли успел досыта накуриться перед встречей, то ли вообще решил покончить с табакокурением, объявив его буржуазным пережитком, но так и не прикоснулся к лежавшей на столе трубке. Теперь тончайший, смешанный с гарью, аромат всего лишь уныло подтверждал былое, в котором преобладали жуткие мысли о вынесенном мне приговоре, и прятал настоящее. Несмотря на отсутствие надежной поддержки, я решил стоять до конца.

— Товарищ Сталин, как же быть с кассиром?

Сталин возмутился.

— Что за проблему вы нашли, Мессинг?! — Он цепко глянул в мою сторону и уже спокойней добавил. — Впрочем…

Вождь, стоя, снял телефонную трубку. Через паузу спросил.

— Лаврентий? Тут у меня товарищ Мессинг. Он жалуется, что твои люди не понимают шуток. Каких шуток? С кассиром, который выдал нашему провидцу сто тысяч рублей. Да, на мелкие расходы.

Пауза.

— Да, это была шутка. Ты шуток не понимаешь?

Вновь пауза. У Сталина начало портиться настроение. Неожиданно он усмехнулся в усы и, повернувшись ко мне, сказал.

— Хорошо. Приезжай, — и положил трубку.

Затем Сталин повернулся ко мне.

— Вот видите, Мессинг. Каждый может совершить ошибку. Кто из нас безгрешен? Для того мы, большевики, и создавали партию, чтобы помочь каждому честному человеку исправлять ошибки. Но вернемся к нашим баранам, то есть к нацистам. Что вы можете сказать по существу?

Я растерялся.

Сталин терпеливо ждал.

Чем Мессинг мог порадовать его? Что я должен сказать «по существу»? Пуст толко сунутся, мы дадим им по зубам?

Спасибо за совет. Глупость — одна из самых неприметных «стей», какие только валяются на дороге. Их порой просто не замечаешь, а когда вляпаешься, бывает поздно. Измазаться глупостью, значит, совершить роковую ошибку. Еще вопрос, захочет ли партия помочь отмыться от нее? Груз «ответственности» был невыносим, но жить-то хотелось. Я был просто вынужден придерживаться намеченной линии.

— Я не понимаю, что вы хотите услышать от меня?

Сталин взглянул на Мессинга исподлобья — так Минотавр обычно посматривал очередную жертву. Я невольно отвел глаза. Сталин этого не любил, так что мне пришлось изобразить, будто меня заинтересовала сталинская столовая и обстановка в ней. Просторная, скромно обставленная комната показалась мне подземельем, а стоявший поодаль рояль страшным орудием пытки. Вот она, крайняя точка, до которой может опуститься такой бедолага как я.

Неожиданно взгляд вождя смягчился. Он усмехнулся чему-то своему. Нехорошо усмехнулся.

— Действительно, — согласился он, — что я хочу услышать от Мессинга? Кем бы вы ни были, Мессинг, толку от вас мало. Надеюсь, вы знакомились с идейной программой этого героя? Она называется «Майн кампф».

Я отрицательно покачал головой.

— А я познакомился, — продолжил Сталин. — Мы тут издали эту мазню[68]. В «Майн кампф» много чего написано, больше бестолкового, но есть и толковое, но нет ни единого слова о некоей «территории тайны», о каких-то «голосах зовущих». Одним словом, обо всей этой реакционной оккультной ерунде, которой вы пичкаете нас.

Он сделал паузу, взял курительную трубку, принялся вытряхивать оттуда пепел в пепельницу.

— Впрочем, пока не подъехал Лаврентий, объясните, как вы это делаете? Только не пытайтесь вводить в заблуждение.

— Что я делаю?

— Эти штучки-дрючки с угадыванием мысли.

Я не удержался от возгласа.

— Вас, пожалуй, введешь в заблуждение!..

— И все же. Почему Гитлер упрашивал вас примкнуть к движению? Вы же стопроцентный еврей, от вас за версту несет фаршированной щукой.

— Ганусен тоже еврей, — огрызнулся я, — и что?

— Ничего. Я, например, грузин. С точки зрения фюрера мы оба неполноценные особи. Меня, например, он не стал бы упрашивать поруководить нацистской партией.

Я рассмеялся. Чем-чем, а юмором нашего балабоса небо не обидело. Стоило только вообразить, как хромой Геббельс предоставляет Иосифу Виссарионовичу слово на партайтаге в Мюнхене, меня буквально разобрало до печенок.

Балабос терпеливо дождался, пока я успокоюсь, потом спросил.

— Представили, как я выступаю на съезде в Мюнхене?

У меня руки вспотели. Кто из нас телепат, я или он?

— Иосиф Виссарионович, я и в самом деле не могу понять, что вы хотите услышать от меня? Лаврентий Павлович, например, предлагал мне свое покровительство, если я соглашусь угадывать мысли отдельных несознательных граждан. Беда в том, что если даже мне и удастся что-нибудь угадать, эти сведения никак нельзя использовать в суде в качестве доказательства.

— Эту ошибку мы исправим, — пообещал вождь.

Я прикусил язык — такого поворота не мог бы вообразить даже самый опытный провидец, но отступать было некуда.