Читать книгу - "Вечный Жид - Сергей Могилевцев"

Лодовико. К маленьким девочкам?

Гримм. Да, к совсем маленьким, не больше двух или трех лет, а быть может, и меньше, к очаровательным таким и невинным созданиям, которые не ждут от вас ничего, кроме хорошего?

Лодовико. Как я к ним отношусь?

Гримм. Да, как вы к нам относитесь?

Лодовико. Гм, гм, дайте подумать! (Морщит лоб, подпирает рукой щеку.) Ага, нашел.

Гримм. Что нашли?

Лодовико. Да так, ничего особенного. Впрочем, можно мне вам не отвечать?

Гримм. Это почему же?

Лодовико. Да потому, что сейчас ваша очередь рассказывать, а не моя!

Гримм. Вы не хотите рассказывать про маленьких девочек?

Лодовико. Про совсем маленьких?

Гримм. Да, про совсем маленьких!

Лодовико. Не больше, чем два, или три года от роду?

Гримм. Не больше, чем два, или три года от роду!

Лодовико. Нет, не хочу; принципиально не хочу говорить о таких маленьких девочках! О каких угодно согласен говорить бесконечно, о шестнадцатилетних, к примеру, или даже о тринадцатилетних; готов, если хотите, даже раскошелиться на двенадцати– и одиннадцатилетних, но о полуторагодовалых не буду говорить ни за что!

Гримм. Так ей было полтора года?

Лодовико. Кому?

Гримм (рявкает). Девочке, черт побери, кому же еще!

Лодовико (обиженно). Не кричите на меня, а не то я вообще ничего не скажу!

Гримм. Помилуйте, я не кричу, я только хочу докопаться до истины.

Лодовико (все еще обиженно). Истина, знаете ли, бывает разная, и если так кричать на людей…

Гримм. Хорошо, хорошо, беру свои слова назад. Так что там с вашей девочкой?

Лодовико. С маленькой такой очаровашкой, не больше полутора лет, одетой в белый комбинезончик, и с прелестным бантиком на голове?

Гримм. С ней самой. Вы что же, сожрали ее живьем?

Лодовико (он опять обиделся). Помилуйте, я не питаюсь детьми! Я всего лишь нескромно дотронулся до нее!

Гримм. Нескромно дотронулись до нее?

Лодовико. Да, нескромно дотронулся, а она в ответ улыбнулась так мило, что у меня мороз по коже пошел. Лучше бы я действительно сожрал ее живьем, без соли, и без приготовления на огне, потому что в этом злодейства меньше, чем в том, что я совершил!

Гримм. Вы считаете, что живьем сожрать было лучше?

Лодовико (кидается к нему, обнимает колени). Гораздо лучше, поверьте мне, и гораздо гуманней. Ведь я в этом случае был бы просто людоедом, пожирателем людей, детей, и всего прочего, которых и в сказках описывают, и вообще иногда довольно добродушно отзываются в литературе. А так я стал вообще непонятно кем, каким-то извращенцем, а может быть, и гораздо хуже, и был вынужден мучиться за содеянное всю свою оставшуюся жизнь!

Гримм (удивленно, отстраняя его от себя). Вы всю жизнь мучились за содеянное, но почему?

Лодовико. Я совершил бесчестный поступок, возможно, самый бесчестный за всю историю человечества!

Гримм (усаживает его снова на стул, садится на свой, нравоучительным голосом). История человечества давно пошла пеплом, и от всех этих грандиозных побед, а также не менее грандиозных поражений и преступлений не осталось ничего, кроме горстки сухого праха. Вы думаете, что эта ваша девочка, невинная пичуга полутора лет от роду, запомнила ваше нескромное прикосновение? Да она вообще, возможно, ничего не запомнила, а если и запомнила, то одну лишь вашу улыбку, ибо вы, я думаю, во время этого грязного акта, я имею в виду нескромное прикосновение, улыбались дьявольской и милой улыбкой! Она выросла после этого честным и порядочным человеком, родила двенадцать детей, и всю жизнь с благодарностью вспоминала вас, доброго и милого дядю, наставившего ее на путь истинный!

Лодовико (он поражен). Наставившего ее на путь истинный?

Гримм. Конечно, наставившего ее на путь истинный, ведь в таком возрасте она могла воспринять лишь вашу улыбку и прошла с этой улыбкой через всю жизнь, до гроба считая вас своим благодетелем.

Лодовико. И не стала после этого порочной и падшей женщиной?

Гримм. Помилуйте, конечно не стала!

Лодовико. И не пошла после этого на панель?

Гримм. Разумеется, не пошла!

Лодовико. И не проклинала меня после этого, как страшного и коварного совратителя?

Гримм. Никогда и ни разу, а только лишь вспоминала одним добрым словом!

Лодовико. И мне после этого не надо было стреляться, вешаться и топиться?

Гримм. Не только не надо было вешаться и топиться, но и даже вскрывать себе вены, или пытаться умертвить себя каким-либо способом!

Лодовико. И мир погиб не из-за меня?

Гримм. Из-за кого угодно, но только не из-за вас!

Лодовико. И пошел пеплом не из-за моего грешного прикосновения?

Гримм. Из-за какого угодно другого, но уж точно не из-за вашего!

Лодовико от счастья не знает, куда себя деть, безумно жестикулирует, хватает себя за голову, за щеки, закрывает и отнимает от глаз ладони, а потом кидается на шею Гримму.

Лодовико (обнимая Гримма и пытаясь целовать его губы и руки). Дорогой вы мой, благодетель, освободитель от вечного рабства! Вы сбросили с души моей тяжкий камень, вы избавили меня от танталовых мук!

Гримм (брезгливо отстраняя его от себя). Полно, друг мой, полно, не надо так бурно реагировать на освобождение от проклятия. Спаслись, так спаслись, и радуйтесь теперь этому, но только не бросайтесь на шею первому встречному! В конце концов, я ведь не полуторагодовалая девочка, и могу истолковать эти броски совершенно иначе! (Досадливо морщится и поворачивает голову из стороны в сторону.)

Лодовико (пристыженно усаживается на свой стул). Простите, я забыл о необходимой субординации! Возрадовался, знаете ли, как шалопай, как последний школяр, заглянувший за кофточку своей соседки по парте!

(Спохватывается, глядя на удивленно поднявшего глаза Гримма.) Впрочем, молчу, молчу, эту тему поднимать мне больше не хочется!

Гримм (недовольно). Да уж, право, лучше уж не касаться всех этих скользких тем и намеков! Всех этих полуторагодовалых девчушек, одетых в прелестные комбинезоны, всех этих соседок по партам, которые принципиально не носят бюстгальтеров, и от которых мир мог сгореть гораздо быстрее и вероятнее, чем от вашего нескромного прикосновения. Не будем касаться всех этих тем, а лучше посидим в тишине, внимая звукам и молчанию вечности!