Читать книгу - "Лита - Александр Минчин"

— Иларион, почему существуют предательства и измены?

— Они существовали испокон веков, с возникновением рода человеческого. Библия кишит примерами, возьми двух братьев, Авеля и Каина…

Я вздрогнул.

— Почему женщина изменяет? Лжет… Ведь проще уйти.

— Ты что, ненормальный — хочешь от женщины постоянства?! Ты хочешь понять женщину?

Он поднял рюмку и с грустью посмотрел на меня:

— В этом причина?

— Нет…

— Тебе надо много выпить, чтобы отрезветь, привести свою голову в порядок. А потом я поведу тебя в кабак, где играю, слушать джазовую музыку.

— Причина — в неудовлетворенности яствами, которые преподносит жизнь на блюде существования, — сказал я ни к чему. И никому.

— Как высокопарно, а попросту?

— Я не удовлетворен жизнью и всем, что в ней происходит.

— Чем я могу тебе помочь? Но выпьем сначала, глядишь, и жизнь светлей покажется.

Выпили, я не закусил.

— Мне нужна квартира, хочу побыть один.

— На ловца опять зверь бежит. Мой приятель — диктор программы новостей на английском языке, уезжает на стажировку в Австралию на шесть месяцев.

— Не может быть! — взмахнул я театрально руками.

— Может! Для тебя только.

— И сколько?

— Бесплатно. Дом на снос в переулках на Кировской, он живет там с женой, один. И боится потерять ордер на переселение в новую квартиру. Поэтому нужно следить за домом и почтой, а если придет открытка — сразу уведомить его родственников. Когда снесут дом, никому не известно.

— Илариоша, ты волшебник! И это все?

— Нет, еще надо выпить со мной и рассказать… что тебя мучает. Снимешь с души — легче станет.

Я выпиваю большую рюмку и целую его в щеку.

Как я мог ему рассказать: весь этот ужас, бред, патологию, грязь — кошмар.

Через десять дней, несмотря на все протесты отца, я переехал на Кировскую.

Дом был старый, деревянный и пах прошлым столетием. Переулок тихий, извилистый и по своей кривоколенчатости мог возникнуть только со дня основания Москвы. Как посада. То есть в четырнадцатом веке примерно, если верить легенде. Так как истории верить нельзя. Согласно ученому, проведшему долгие годы в Петропавловской крепости и написавшему многие тома там, все было переписано и пересочинено в пятнадцатом веке, после возникновения и расцвета книгопечатания. Когда купцы продавали издателям тексты, выдавая их за оригиналы прошлых веков. «Илиада» и «Одиссея», сочиненные лишь в пятнадцатом веке… А не Гомером, или легендой, про которую говорили. Библия тоже легенда, основанная на легенде, основанной на легенде.

Третий этаж дома был весь заколочен, и я жил на втором. Этого тоже было достаточно. У меня имелось восемь комнат, с которыми я не знал, что делать. Разве что устроить публичный дом, бордель и стать его настоятелем. Как ни странно, топили, энергию тогда никто не экономил (всё принадлежало народу), форточку приходилось держать все время открытой. Хозяина я уговорил взять хоть какие-то символические деньги. Он нехотя, но согласился.

Дома я предупредил маму, чтобы мой телефон никому не давали. Я сам дам.

Неделю я просидел один, длинными осенними вечерами осмысливая. Было уютно и жарко. Я ходил раздетый. Я вообще не любил одежду. Первая дама, которая посетила меня в новом доме, в череде многих, была Вика. Она привезла вино, фрукты и полную сумку всякой всячины, объяснив, что мы будем праздновать новоселье. Через пару часов возник Марек и Вивьен, Иларион с дамой, Марина с Ирой и кто-то еще. Марек бросил в бой свои ресурсы, в результате праздновали мы три дня и три ночи. Что мы праздновали, я так и не понял. Да это и не было важно. Благо, комнат много, мы были не в тесноте и не в обиде, и всем хватило. Марек предложил, что он расколотит и снимет третий этаж. На что Иларион сказал, что притон можно устраивать на первом и втором этажах, для этого не надо расколачивать третий. Все долго смеялись. Потом чокались и пили.

Вечером Вика купает меня в ванне и моет губкой спину.

— Поразительно, что здесь сохранилась старинная ванна. — Ее грудь касается моей головы. Она в красивом шелковом французском лифчике и трусиках, подарки Алексея. Мне нравится наряжать ее, мне нравится одевать женщин. Я вздрогнул. Я одевал другую, замшевая юбка лепестками. Раз, забыв, она приехала в этой юбке ко мне. Я помог ей раздеться, снять пальто и не поверил своим глазам. Метнувшись на кухню, я схватил нож-тесак и, сорвав с нее юбку, стал располосовывать на части. Вонзая нож, как безумный.

«Я забыла, Алешенька, прости, я забыла».

Час спустя ее тело лианой обвивалось вокруг меня, умаляя о прощении.

— Алеша, почему ты вздрогнул? У тебя по бокам шеи как будто штыри торчат. Ты чем-то озабочен?

— Нет, тебе показалось.

— Я помассирую твои плечи и спину. Можно?

— Кинодива спрашивает простого грешного?..

— Не называй меня, пожалуйста, так, я хочу быть просто твоей девушкой. Ты же знаешь, а в кино я снимаюсь для мамы.

Она касается опять моей спины и скользит вдоль позвоночника. Вика не возбуждает меня так, как другие. Почему-то. Хотя возбуждает миллионы других — на экране.

— Ты все еще думаешь об этой бывшей девушке и твоем брате?

— С чего ты взяла?

— Так, показалось.

— А почему ты спросила?

— Извини, если я сказала что-то бестактное.

В эту ночь я не хочу, чтобы она оставалась у меня, и отвожу ее домой.

В институт на лекции я не хожу, а если меня и затаскивает Ирка, то совершенно не смотрю в ту сторону, где могу наткнуться на змеиную головку. После семинара меня ловит Света, дева-пава, и говорит:

— Алешечка, я слышала, что у тебя большая пустая квартира на Кировской.

— От кого же ты слышала?

— Птичка одна невеличка на хвосте принесла. Я могу помочь тебе заполнить ее.

Светочка — куколка, но развратная и учится в моей группе. Зачем ей диплом — непонятно, она и так доцент секса как минимум. Если не член-кор.

— Это в каком смысле, моральном?

— Ну почему же только моральном, Алеша, и физическом тоже.

Я улыбаюсь. Светочка:

— Я пока еще из плоти состою.

«И какой!» — думаю я.

— Итак? — Ее ореховые глаза смотрят на меня.

— Я должен приготовиться к такой важной гостье. Такому высокому визиту.

— То есть ты хочешь сказать, я должна ждать, пока цикл подойдет или фазы совпадут.

— Как вам угодно.

— Или попросту, когда настанет мой черед.