Читать книгу - "Просвещенные - Мигель Сихуко"

— «В тридцать пять она сбежала с циркачом, который на самом деле оказался тосканским графом, ожидающим девятнадцатилетия, когда, как обещал оракул, он созовет армию и поведет ее в битвы против своего деда, который младенцем бросил его в яму с кольями и оставил умирать, и те кровавые поражения, что потерпит граф, прежде чем одержит чудесную победу, лягут в фундамент новой эпохи — мира и просвещения, которая воссоздаст величие Рима и славу Греции, и она, конечно, будет королевой, и народ будет любить ее и трепетать перед королем, и все же, даже будучи самодержицей со всеми подобающими богатствами и роскошью, она будет лежать в молочной ванне и мастурбировать, вспоминая, как они занимались любовью в крытой повозке, запряженной шестью белыми лошадьми, на маршах между полями сражений, он — еще безбородый тосканский граф, она дочь служащего интернет-компании из Топеки, штат Канзас».

Дочитав, он дрожит. Голова плывет, когда он проходит между столиками. Люди смотрят на него настороженно, глаза у них расширяются, а рты похожи на черные дыры, как на иллюстрациях в научных книжках, которые он разглядывал в детстве. Его старый друг Вальдес встает и делает шаг навстречу. Его старый друг Клинтон схватился за край стола. Сэди вскакивает и роняет стул. Он видит, как все они наблюдают за его неожиданным падением ничком. Он бы полетел, не чувствуй он такой тяжести. Все, распахнув глаза, указывают на стол, стоящий прямо перед ним. Стаканы бьются сперва нехотя, потом все разом. Он ударяется виском об угол. Происходит разрыв средней артерии оболочки головного мозга, эпидуральное кровоизлияние. Пока кровь заливает его мозг, он видит, как над ним сгрудились все присутствующие. Одни тычут пальцем, другие фотографируют на телефон, третьи прижимают ладони к черной дыре рта.

Маркус говорит:

— Вот дерьмо, чувак, что ты наделал?

Дуля встает и говорит:

— Убежал и сделал по-своему.

Мэдисон там, где сидела Сэди, она говорит:

— Вот теперь ты все испортил.

О боже, думает он. Ведь это не сон. И я сейчас умру, простой, обычной смертью. Я не справился.

Он проснулся. Заплаканный. Пижамные штаны и кровать мокрые. Все раннее утро он стирал в раковине простыню, стыдясь перед горничными. Когда он закончил сушить ее феном, пора уже было ехать на встречу с мисс Флорентиной.

* * *

Эрнинг и Роки Исип решают, что им срочно нужно что-то менять. Они наконец-то скопили достаточно американских долларов, чтобы вернуться и обосноваться на Филиппинах. Свои сбережения они инвестируют во франшизу чайных коктейлей. У Роки родился мальчик, которого назвали Бой. И все равно супруги, чувствуя, что их так мало связывает, заводят еще одного ребенка, девочку, и называют ее Тайни.

Ночи напролет Роки и Эрнинг баюкают детей и ссорятся пуще прежнего. Из последних сил цепляясь за то, что осталось от их любви, они дают друг другу клятву сохранить отношения. Вечерами они смотрят свежайшие пиратские DVD. Посещают занятия «Супруги во Христе». Пересылают друг другу нежные и забавные эсэмэски. И все равно неуклонно отдаляются друг от друга. Не работают даже такие проверенные средства, как неспешная, рука в руку, прогулка по торговому центру. Поскольку развода на Филиппинах нет, они подают на аннулирование и расходятся.

У Эрнинга депрессия, он заметно набирает в весе. Роки записывается на тай-бо, худеет, встречается с эвент-менеджером-слеш-диджеем, после чего внезапно вступает в гражданский брак с конгрессменом почти вдвое ее старше. Роки берет себе девичью фамилию Бастос и принимает опеку над Боем, ставшим к тому времени бедовым парнем. Эрнинг живет с Тайни, которая ударилась в религию и пользуется особой любовью монашек в школе Успения Богородицы.

Однажды за игрой в гольф у бедняги Эрнинга случается удар. В больнице доктор говорит ему:

— Мистер Исип, впредь вам можно есть только то, что умеет плавать.

Минует несколько недель, а Эрнинг все не приходит на осмотр. Врач беспокоится и решает заехать к Эрнингу, ведь все равно они соседи по Валье-Верде. Доктор звонит в дверь, открывает служанка.

Служанка:

— Да, сэр?

Доктор:

— А где мистер Исип?

Служанка:

— Он в бассейне, сэр.

Доктор:

— Отлично! Что он там делает?

Служанка:

— Учит свинью плавать!

* * *

Да, забыл сказать: вчера вечером мне было паршивенько из-за того, что Сэди выкинула меня из машины, и я согрешил понюшкой кокаина. Когда же наконец я отключился, то спал урывками. В четыре утра мне показалось, что в дверь постучали, но это просто соседи фачились, наверное. Какое-то время я не мог заснуть. Я снова стал перебирать вещи Криспина. При более внимательном осмотре среди кипы фотографий мое внимание привлекло весьма странное изображение: Криспин на кресте, руки пробиты железными гвоздями, ладони раскрыты, и в жесте этом угадывается и мольба, и кокетство.

На обратной стороне карточки надпись: «Сэди Бакстер», и тем же кривым почерком: «f/2.8 & 500»[176], место и дата: «Март 1994, Пампанга».

На другой — крупный план Криспина: приподняв лицо к небу, он закатил глаза так глубоко, будто созерцает неизведанные территории собственного сознания.

Проснулся я в мокрой постели, с этой фотографией в руке.

* * *

Покинув Испанию в компании Макса Оскурио, я прибыл в Манилу другим человеком. Точнее, в себе-то я особых изменений не чувствовал, а вот на улицах раздавался новый неуловимый гул, акации сгибались ниже, как будто под тяжестью тревог, тычинки бугенвиллей и гибискусов извивались в предвкушении. Свет здесь был инертнее, чем на континенте, может, оттого, что в нем таилось больше возможностей, а может, дело было во влажности; я уж и не помнил, чтоб ее уровень так зашкаливал, как будто усиленный вековым потом наших безымянных братьев и сестер. А может, соль этих выделений стала чуждой такому балик-баяну, как я. Мы с друзьями прозвали себя новыми илюстрадо — новыми просвещенными, — приняв бремя революции как плату за материальное благосостояние.

У меня, конечно, возникали сомнения. Если мы шли по стопам отцов революции, смогут ли наши ноги вырасти до размеров их ботинок, растоптанных шестьюдесятью годами истории? Как и они, мы представляли Филиппины во внешнем мире, будучи его же учениками. Когда я прибыл в Манилу, пережитое в Европе придавало мне силы. Я снова бродил по улице Хенераль-Луна, слушал эхо на Рамблас, где спорили Рисаль и Лопес Хаена, и пил утренний кофе в убогой забегаловке, рядом с которой илюстрадо печатали «Солидаридад»[177]. Я надеялся впитать в себя величие этих людей. Мне не хватало уверенности в собственных силах, ведь по приезде из соратников у меня был только Макс. Вдвоем мы создали партию, потенциал которой был столь же ничтожен, сколь прогрессивной была идеология, — в окружении семьи и друзей, по-прежнему ничего не подозревающих.