Читать книгу - "Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл"

хотя вы можете думать иначе, что дух этой вывески противен вашей натуре. Ибо, если оставить в стороне деловые соображения и рассмотреть это дело в абстрактном свете… Короче говоря, предположим, если вы видите незнакомца, который случайно отвернулся от вас, но видимая часть его лица выглядит очень респектабельно; каким же, цирюльник, – я взываю к вашей совести и к вашему милосердию, – каким будет ваше впечатление об этом человеке с моральной точки зрения? Даже если это незнакомец, смогли бы вы, с учетом сказанного, решительно определить его как негодяя?

– Разумеется, нет, сэр! – возмущенно воскликнул брадобрей. – Никоим образом.

– То есть, по его лицу…

– Обождите, сэр, – сказал брадобрей. – Как вы помните, я не видел его лица, поскольку он отвернулся.

– Да, я и забыл. Ну, тогда по затылку, сможете ли вы с какой-либо вероятность определить, что это достойный и честный человек?

– Возможно, и смогу, сэр.

– Тогда… не будьте так нетерпеливы с вашей кисточкой… предположим, что честный человек встречается с вами поздним вечером в каком-нибудь темном углу парохода, где его лицо остается невидимым, и просит вас довериться ему ради бритья. Как тогда?

– Я не стал бы ему доверять, сэр.

– Но разве честному человеку нельзя доверять?

– Что… что… ну да, сэр.

– Вот! Теперь вы понимаете?

– Что я должен понять? – спросил сконфуженный брадобрей довольно раздосадованным тоном.

– Что вы противоречите самому себе, не так ли?

– Нет, – упрямо возразил тот.

– Уважаемый цирюльник, – серьезно произнес незнакомец после небольшой паузы. – У врагов нашего рода есть пословица, что неискренность есть самый распространенный и закоренелый из человеческих пороков, – последнее препятствие на пути к исправлению отдельных людей и мира в целом. Разве вы, в вашем упрямстве по этому поводу, не придаете законность этому клеветническому измышлению?

– Да что же это такое? – вскричал брадобрей, потерявший терпение, а вместе с ним и уважительность. – Вы будете бриться, или нет?

– Я с удовольствием побреюсь, но пожалуйста, не надо так повышать голос. Если вы будете жить, скрежеща зубами, как вот сейчас, это будет очень неуютная жизнь.

– Моя жизнь в этом мире так же уютна, как ваша или любая другая, – воскликнул брадобрей, скорее раздраженный, чем успокоенный мягкостью тона своего собеседника.

– Я часто замечал, что некоторые люди с гневом отвергают любые намеки на свое несчастье, – задумчиво пробормотал незнакомец себе под нос. – В то время как другие люди безразличны к подобным инсинуациям, ибо считают счастье вторичным благом и низшей формой благодати, Скажите, цирюльник, – он с невинным видом поднял голову, – вы считаете себя высшим существом?

– Все это пустые разговоры, – по-прежнему раздраженно заявил брадобрей. – И я уже говорил, что все эти словоизлияния непонятны для меня. Через несколько минут я собираюсь закрыть мою лавочку. Вы будете бриться?

– Приступайте к делу, цирюльник, – запрокинув лицо, как чашечку цветка. – Что вам мешает?

Бритье началось и продолжалось в молчании, пока наконец не понадобилось подготовить еще немного мыльной пены. Это предоставило возможность вернуться к теме разговора, хотя такое желание имелось только у одного собеседника.

– Цирюльник, – это было произнесено с осторожным дружелюбием, словно двигаясь ощупью, – прошу вас, цирюльник, проявите немного терпения. Поверьте, я не хочу вас обидеть. Я тут поразмыслил насчет предположения о человеке, который отвернулся от вас; Не могу избавиться от впечатления, что с вашими враждебными ответами на мои вопросы, вы показали себя большим оригиналом в отношениях с другими людьми. Иными словами, вы то доверяете людям, то не доверяете им. Теперь мне хочется спросить, считаете ли вы что разумной позицией для разумного человека будет опираться на доверие с одной стороны и на подозрительность с другой стороны? Не кажется ли вам, что нужно сделать выбор между первым и вторым? Не думаете ли вы, что логичность требует от вас сказать «Я доверяю людям» и убрать вашу вывеску, либо сказать «Я никому не доверяю» и сохранить ее?

Это бесстрастное, если не уважительное обращение произвело определенное впечатление на брадобрея и соответственно успокоило его. Вопросительная интонация ввергла его в задумчивость, так что вместо установки чайника на спиртовку для новой порции горячей воды, он остановился на полпути с чашкой в руке и сказал:

– Сэр, я надеюсь, что вы не держите на меня зла. Я не говорил, не говорю и не скажу, что подозрительно отношусь ко всем людям, но я говорю, что незнакомцам не стоит доверять, а поэтому…

Он указал на табличку «В кредит не обслуживаем».

– Но прошу вас, послушайте, – укоризненно отозвался незнакомец, не обманываясь изменившимся настроением брадобрея, – послушайте: разве то, что нельзя доверять незнакомцам, не подразумевает, что люди в целом недостойны доверия? Ведь в общем и целом, большинство людей не знакомы друг с другом, нге так ли? Полно, полно, мой друг, – торжествующим тоном, – Вы же не Тимон, который считал человечество недостойным доверия.[266] Снимите вашу вывеску, она отдает мизантропией; это почти то же самое, что Тимон начертал углем на лбу черепа в пещере. Снимите ее, цирюльник, снимите прямо сегодня. Доверяйте людям. Поставьте маленький эксперимент по доверию в ходе этой короткой поездки. Давайте же: я филантроп и гарантирую, что вы не потеряете ни центра.

Брадобрей холодно покачал головой и ответил:

– Прошу прощения, сэр, но у меня есть семья.

Глава 43. Сплошная красота

– Значит, вы филантроп, сэр, – с понимающим видом сказал цирюльник. – Это все объясняет. Филантропы – очень странные люди. Вы второй из тех, кого я знаю, сэр, – он задумчиво помешал мыльный раствор в чашке. – Как это ни печально, я опасаюсь, что филантропы лучше всех остальных знакомы с праведностью, – он рассматривал собеседника, словно какого-то невиданного зверя в клетке. – Итак, сэр, вы филантроп.

– Я филантроп, и я люблю людей.[267] Более того, в отличие от вас, я доверяю им.

При этих слова брадобрей, вернувшись к своему занятию, хотел наполнить чашку, но обнаружил, что так и не зажег спиртовку; сделав это и ожидая результата, он вдруг стал общительным, как будто горячая вода предназначалась для пунша с виски, и почти таким приятно словоохотливым, как красноречивые цирюльники из старых комедий.

– Сэр, – произнес он, усевшись на соседний трон рядом с клиентом (ибо на возвышении стояло три одинаковых стула, подобных тронам трех кельнских царей,[268] святых покровителей цирюльников). – Сэр, вы говорите о доверии к людям. Что ж, полагаю, я могу доверительно поделиться с вами, что если бы не это ремесло, которому я следую, слишком многое удерживало бы меня за кулисами.

– Кажется, я понимаю, – с печальным видом. – Почти то же самое мне приходилось слышать