Читать книгу - "Юби: роман - Наум Ним"

– Кто? – не понял Йеф.

– Папка мой… Вчера позвонил и сказал, что будет проездом… выезжает на машине…

– Это с какой радости?..

– Не знаю… Говорит, дело есть…

– Ну вот и удобный случай попрощаться. Обстоятельно и спокойно…

– Ну что ты говоришь?! Он же меня любит… Он искренне думает, что мне без тебя лучше…

– И без Даньки?.. В психушке-то?.. Если так, то ему и правда думать нечем…

– Был бы к нему добрее – глядишь, он бы тоже помягчел…

– Не хочу я его «помягчел», – набычился Йеф.

– Левка, а давай уедем, – сказала Надежда Сергеевна непонятное.

– Во-первых, я не хочу уезжать, – раздраженно возразил Йеф. – Здесь моя родина… На этом языке я общаюсь с миром… А во-вторых, не факт, что отпустят – могут, опять же, посадить, и что тогда?..

– Тогда я буду знать, что тебя посадили за желание устроить нам с Данькой счастливую жизнь, – не надеясь убедить мужа, ответила Надежда Сергеевна. – А ты заладил попугайное: «родина – родина», «не хочу – не хочу»…

* * *

Семейное свидание стало спокойным, без угрозы ссоры и скандала и уж точно – безо всяких непотребств, о которых брехал Махан.

Угуч тихонечко отполз прочь и, встав на ноги, во всю прыть понесся к Даньке, чтобы первым обрадовать его. Не сразу, но через некоторое время Данька понял, что все у них складывается самым счастливым образом: Йефа посадят в тюрьму, Надежду Сергеевну отправят в дурку, а Даньку оставят с Угучем в интернате, и, значит, кентавр Дим-Дан будет всегда…

– Глупый ты, – пошуршал Данька волосами Угуча, устраиваясь у него на плечах. – Меня ведь отдадут не в этот интернат, а в специальный – для тех, кто не ходит… Там кентавры не выживают…

Угуч чуть не споткнулся. Потом он подумал, что все это будет не сегодня, а когда-нибудь после, а это ведь бездна времени. Кентавр снова был в полном порядке.

Для разминки Дим-Дан сделал кружок по дорожке вокруг футбольного поля, потом остановился под перекладиной. Внизу стали собираться пацаны. Данька выцепил взглядом Махана и громко его окликнул:

– Эгей, проигравший рыцарь, предлагаю продолжить турнир. – Он сидел руки в боки на Угучевых плечах и выглядел необыкновенно внушительно. – Подтягивания на перекладине. Сначала по десять раз, потом по девять и так далее. Рыцари подтягиваются по очереди. Кто проиграл – тот залезает на баскетбольный щит и орет во всю глотку: «Я салага, я салабон»… Ну что, проигравший рыцарь? – Данька внаглую издевался над Маханом. – Неужто ссышь?..

На глазах у собравшейся толпы Данька с легкостью подтянулся десять раз и снова опустился на плечи Угучу, отыскивая глазами Махана. Того нигде не было – слинял с ловкостью фокусника.

– Давай, кто быстрей! – предложил подошедший Йеф то ли сияющему Даньке, то ли задумчивому Угучу, а вернее – кентавру Дим-Дану. – Стометровка по дорожке, – уточнил условия Йеф.

У него не было никаких шансов, и почти все школьники, вывалившие на улицу в ожидании завтрака, приветствовали победителя громогласными «ура», сквозь которое пошел пробиваться сначала одиночно, а потом все более дружным ором: «Салабона на щит».

– Нет-нет, я этого слышать не должен, – замахал руками Йеф. – Домой-домой!..

Кентавр и Йеф шли рядом, и Йеф, слегка наклонив голову, шептал Угучу какие-то ласковые слова, щекоча ему ухо и щеку своей редкой рыжей бородкой. У дома их встретила Надежда Сергеевна, и Данька перекочевал на ее плечи, а Йеф все продолжал шептать на ухо Угучу, провожая его к столовой, где вот-вот должен был начаться завтрак. Шепот этот напоминал прощание, и Угуч затосковал всей своей дикой душой, понимая, что мечта его о жизни в семье Йефа звякнула мимо… Хотя вдруг да все обойдется и Йефа никуда не посадят. К тому же ведь есть еще теть-Оля… Не так все и плохо…

Угуч посмотрел вслед уходящему Йефу и повернул к столовой, но не успел ступить и шагу…

– Что он тебе сказал?.. – заорал ему прямо в ухо Недомерок.

* * *

«Надо было его еще поутру придушить, – подумал Угуч. – Еще на рассвете у дома Йефа. Сколько же из-за него непрыемнастей…»

И вправду, неприятности буквально завалили Угуча, будто Недомерок сдвинул своим криком лавину, которая медленно засыпает его – не шевельнуться.

Но никакая это не лавина – Угуч попросту отлежал свое неуклюжее громадное тело, неудобно свернувшись в давно уже тесной для него укрывке, обустроенной в корнях ели. Он выкарабкался из пещерки и стал на краю оврага, с наслаждением расправляясь в рост.

Какая красота открывалась отсюда! Если бы Угуч догадался влезть на стройную ель, под которой он так долго перетирал свою незадавшуюся жизнь, если бы глянул с верхушки этой ели на все вокруг – он бы обалдел в восхищении сразу и навсегда, а может быть, даже и грохнулся вниз, ломая ветки, не в силах сдержать восторг и не поспевая за ним.

Но Угучу все это по барабану…

Быть способным вздрагивать от красоты мира – это талант. Не такой уж и редкий, но, чтобы им обладать, надо как минимум иметь опыт жизни с теми, кого любишь и кто любит тебя, опыт домашней жизни. У тебя должен быть свой щенок, пусть даже и плюшевый с оторванной лапой, свои мама и папа, а на худой конец – одна мама, и тебя должны любить ни за что – просто любить, а не гладить по головке в обмен на заправленную, как положено, постель. Тогда ты вдруг начинаешь понимать, что твой щенок – очень красивый, и твоя мама тоже. Потом ты видишь, как красиво дерево у твоего дома, и лес, и речка за лесом, и весь мир, который дальше. Ты вдруг открываешь, что в этом мире живут замечательные люди… Но все это потом – когда ты успел некоторое время побыть самым любимым и самым главным в родном дому. Пусть даже и недолго…

Людям, выросшим в бездомье, все это недоступно. Они могут приспособиться (о, как они могут приспособиться!), могут ахнуть вслед другим у какого-либо дикого взморья, но все красоты мира для них никогда не станут красотой их мира (даже и купленные в полную свою собственность). Мир никогда не будет для них своим, потому что с самого детства у них никогда и ничего своего не было. Была видимость своего, была почти своя рубашка со штанами (спасибо, если без номера), была почти своя кровать и еще что-то, но не дай бог чему-то из почти твоего сломаться или порваться. Ты сразу услышишь, какая ты неблагодарная мразь, и как надрывается весь советский народ, чтобы у тебя, поганца, был сытный кусок в неблагодарной глотке… В общем, много чего услышишь, и все это почти правда – и о тебе действительно довольно неплохо заботятся, но никогда ты не очаруешься красотой мира, потому что это не твой мир, потому что у тебя никогда ничего своего не было – ни щенка с оторванной лапой, ни даже мамы, и ты никогда и никому не был самым дорогим.

Дети родом из бездомья навсегда останутся в жизни нахрапниками – ухватил и утащил, налетчиками. Им неведомо, что они и есть самое главное чудо мира, – у них нет опыта знания такого чуда, и потому из них так легко получаются опричники всякого разбора да винтики на любую резьбу…