Читать книгу - "Пророчество Асклетариона - Александр Балашов"

Домициан обрадовано вскрикнул, будто ожидал этой встречи со срамом своего слуги:

— Иудей! Я так и знал… Кругом одни евреи, брат… Где вы, сыны Рима, владыки земли, облаченные в тогу?… Парфений!

Тут же из потайной двери появился спальник Парфений, детина под два метра роста, с ужасным шрамом от меча варвара на изрытом оспой лице.

— Парфений… — ласково прошелестел Домициан. — Ну, ты знаешь, что нужно делать с теми, кто пытается обмануть меня… В данном случае я пекусь не только о своем благе, но и о благе государства. Иудей Магон не платил налоги и тем самым преступил закон. А перед законом все равны. И даже мой верный Магон. Не так ли, Парфений?

Тот молча кивнул и подтолкнул остолбеневшего от страха Магона к выходу из спальни императора. Раб в мольбе сложил руки на груди.

— Государь, помилосердствуй… — прохрипел вольноотпущенник.

Домициан закинул крупную виноградину в рот, раздавил ее языком и лениво проговорил, не глядя на склоненного к его ногам доносчика:

— Если я буду поощрять доносчиков, то все подумают, это государство поощряет доносчиков. Люди же должны знать, что я пекусь о здоровье Рима… Хотя без подлых доносчиков не будешь знать о коварных заговорщиках. Однако закон суров, но это — закон.

Император сделал рукой знак Парфению.

— На крест я тебя, Магон, не отправлю… Пусть накажут доносчика по обычаю предков.[10]

Двенадцатый цезарь Рима возлег на ложе, сладко потянулся.

— Доброта, доброта и милосердие погубят меня, а не заговорщики и предсказания халдеев… Я очень добрый. И очень справедливый. Донесли мне, что трое вольноотпущенников оскорбили мою прическу. Я сгоряча потребовал у сената приговорить их к казне на кресте. А когда жестокосердные уже послали моих обидчиков на казнь, я остановил их и пожалел преступников. Говорю сенаторам, что это я проверял, как они меня любят. Теперь вижу, что любят… И хочу помилосердствовать в отношении сенаторов. Пусть осужденные выберут казнь сами. Милосердно? Не так ли, брат?

Флавий Сабина перестал забрасывать в рот сладкий виноград, уставившись на двоюродного брата неподвижным взгядом.

— Они, говоришь, оскорбили твою прическу? Как это?

— Да так… Посмеялись над чьей-то плешью. А такие шутки я принимаю, как личное оскорбление. Ты же знаешь, как я отношусь к волосам. Даже книгу издал об уходе за ними, стихи написал.

И он продекламировал:

— Видишь, каков я и сам красив, и величествен видом?

Он посмотрел на своё отражение в зеркале, вздохнув, сказал:

— Ничего нет пленительнее красоты. Но нет ничего и недолговечней её…

В спальне вновь появился Парфений, встал у колонны, скрестив руки на груди.

— Ну, брат, я пошел… — встал со своего ложа Флавий Сабина. — Ты действительно очень добр ко мне. Врут люди…

— Враги мои, — поправил император.

— И мои тоже, значит.

Домициан хлопнул в ладоши и подмигнул Парфению:

— Проводи дорогого гостя, моего двоюродного брата. И прикажи носильщикам доставить туда, куда он прикажет. Понятно, Парфений?

Тот молча поклонился императору.

Больше Флавия Сабины никто и никогда не видел ни живым, ни мёртвым.