Читать книгу - "Укрощение - Леонид Гришин"

– А что так? – поинтересовался я.

– Видите ли… Я всю жизнь работал учителем. Окончил педагогический. Когда началась эта перестройка и появились новые русские с цепями золотыми на шеях, работа в школе заметно усложнилась. Русские ли они были? Мне хотелось прицепить карабин к этим цепям – и к собачей будке. Там их место. Но нет – в депутаты лезут и на руководящие должности, хотя зачем? Уже нахапали себе собственности, где наворовали, а где самым настоящим образом отобрали. А недорослей своих отдавали к нам в школу. Не скажу, что школе от них был убыток. Да, родители их помогали школе и мебелью, и ремонтом, и сантехникой, современным оборудованием, компьютерами…

Но за это требовали, чтобы их недоросли были лучшими учениками… Вспоминать не хочется… Учителя приходили ко мне в слезах, я тогда директором был. Особенно молодые. Придёт этот недоросль с невыученным уроком, учитель ему двойку, а он с нахальством заявляет: «Ты давай, попробуй поставить двойку. Папа завтра придёт и задаст вам всем тут, а то разожрались на папиных харчах. Он им мебель, а она мне двойку». Приходил папаша, начинал возмущаться, дурак, что ли, его сын, хуже других? И бесполезно было объяснять, что учитель ставит оценки за знания. В ответ было только: «Мы вас для того и содержим, чтобы вы учили. Вот и учите так, чтобы сын мой был лучше всех!»

Конечно, из-за таких разговоров не только у учителей, но и у меня частенько сдавали нервы. Что тут скажешь… Обеспечение школ было ужасное, приходилось обращаться к ним за помощью. Они всё могли, им всё было дозволено. Мне кажется, что те из учителей, кто отработал в те годы в школе хотя бы пять лет, тем нужен досрочный выход на пенсию и надбавки… А я вот вышел на пенсию и сюда приезжаю подлечить нервы. Красотища какая! Особенно вон туда посмотрите, на тот берег: степь, природа, красота… На том берегу уже утки учат своих утят летать, готовят их к осеннему перелёту. А мы в это время готовились принимать новых учеников…

Хорошо, что здесь в степи нашёлся такой человек, как Петрович. Посмотрите, как он преобразил эти места. Ведь здесь были раньше неугодья – болота непроходимые… И сам трудится, и многим даёт рабочие места.

– Рабочие места? Я даже и не заметил здесь никого из рабочих.

– Рабочие здесь по субботам и воскресеньям обычно подрабатывают. С близлежащих хуторов приходят и занимаются уборкой территории, садом… В станицах живут казаки, которые знают толк в земле и садоводстве. Практически вся земля, которую Петрович в своё время выкупил, сейчас в аренде у казаков, которым недостаточно собственных паёв. Некоторые сады разводят, некоторые бахчевые, некоторые виноградниками занимаются. Таким образом и построил он своё фермерское хозяйство. Вон там ниже, – указал он, – птицефермы, но я не знаю, его это, или кто-то арендует у Петровича. Он мирно живёт с местными.

– Да? А вот сразу после меня мужчина какой-то подъезжал, так Иван Петрович даже руки не подал и не разрешил ему рыбачить.

– Это уже другой разговор. Он вам объяснял, наверное, правила, по которым здесь рыбачат?

– Да: поймал и возьми столько, сколько можешь оплатить.

– Семьдесят лет мы жили и обманывали друг друга. Учителя учили одному, а в жизни всё было совершенно по-другому. Мы учили честности, трудолюбию. А после школы молодой человек встречался с воровством, бесправием и обманом… Поэтому многие, окончив школу, ломались. Ведь говорили тогда, что всё вокруг народное, всё вокруг ничьё. «Ничьё» – оно и есть ничьё. Так к нему и относились. Как говорили тогда на заводах: «На заводе я хозяин, а не гость, потому домой тащу хоть гвоздь». Вот так народ и привык, что труд его не полностью оплачивается, а потому из общественного можно забрать что-нибудь себе. Так и здесь получается: человек поймал рыбу, но не осознает, что это собственность Петровича. До этого он ловил в Кубани, в каналах, где оно – ничьё. А здесь – частная собственность. В удовольствие можно сколько угодно ловить, но если хочешь забрать, то оплати. Петрович вложил сюда труд, деньги, чтобы создать это хозяйство, но его ещё и поддерживать нужно. А это требует вложений.

Некоторые люди пытались утаить свой улов. Прятали в машине под сиденье, в тайнике багажника… Петрович никогда не опускался до того, чтобы проверять машины, но помощники у него вон какие! Если человек спрятал рыбу, не оплатив её, то эти помощники подходили к машине и садились рядом с тем местом, где была припрятана рыба, не сводя глаз с хозяина. Петрович спрашивал человека, сколько тот поймал, тот называл вес и оплачивал. А потом Петрович ему говорил: «Знаете, вы больше не приезжайте сюда. Не надо, я вам больше не разрешу ловить». Люди удивлялись, кто-то возмущался, кто-то стыдливо прятал глаза и уезжал. Таким людям путь сюда закрыт. Эти люди и рады бы, как мы с вами, посидеть сейчас на природе под зонтиком и рады бы порыбачить в таких условиях, но Петрович не простил никого, кто его однажды обманул. Он не прощает воровства. «Если человек на базаре с прилавка украдёт рыбу, то он вор, а у меня такой же прилавок, поэтому не желаю иметь ничего общего с такими людьми». Так говорил Иван Петрович. Многие приходили, извинялись, но его принципы нерушимы.

Мы проговорили с ним до полудня. Солнце стало припекать, и я решил пойти отдохнуть. Принял душ, Петрович показал мне комнату, где я могу расположиться. Со степи доносились запахи чабреца, полыни… Воздух был такой плотный, что я лёг и как будто провалился. Сон мой был очень крепкий и без сновидений.

Я проснулся, когда солнце начало склоняться к закату, к вечерней зорьке. С удовольствием принял ещё раз душ и пошёл снова на своё место. Начал с заброса поплавочных удочек. Донки не ставил. На поплавочные мне ловить приятнее. Я не стал охотиться за крупной рыбой, мне доставляло удовольствие ловить карасей на поплавочную удочку. Удилище углепластиковое, тоненькое, лёгкое. Леска тоже тонкая с маленьким крючочком, на который я нанизывал пару опарышей или красного червячка. Мне доставляло удовольствие смотреть на поплавок, который делал несколько колебаний и либо двигался в сторону, либо уходил под воду. В этот момент я подсекал и чувствовал, что рыба на крючке. Держа в руках лёгкое удилище из углепластика, чувствуешь каждую попытку рыбы освободиться. Я даже не вынимал её из воды: подводил близко к помосту, наклонялся и в воде вынимал из её губы крючок и отпускал.

Может, это бестолковое занятие, но, глядя на танцующий поплавок, у настоящего рыбака просыпается инстинкт древнего человека, добывающего пропитание охотой и рыбалкой. Сейчас говорят, что это выброс адреналина, а у меня это вызывает положительные эмоции.

Близился закат, солнце приближалось к горизонту. Лучи были не палящими, поэтому я сложил зонт и просто сидел и смотрел на горизонт, забыв про свой поплавок. Я опомнился только когда моя удочка стала сползать в воду. Я подсёк и почувствовал, что там крупная рыба. Но с такой тоненькой леской было очень сложно подвести её к берегу. Поэтому я ослабил леску на катушке, пытаясь аккуратно подвести рыбу к себе, но в какой-то момент рыба рванулась, и крючок оборвался. Это было сигналом, что рыбалку пора заканчивать. Я прицепил новый поводочек к удочке и смотал её. Оставил снасти здесь. Прикормку по совету Петровича забрал с собой, чтобы до неё не добрались некоторые ночные обитатели, которые не прочь полакомиться: выдра или лисичка. Здесь достаточно животных, которых прельщает запах кукурузы, макухи, поэтому я оставил всё, кроме прикормки. Надеясь, что блёсны и воблеры никому из зверей не приглянутся.