Читать книгу - "Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир"

— Спасибо, Эсгар, и все же я не могу.

После этого она сообщила ему, что, как и в случае с французскими платьями, она всегда сначала предоставляет другим возможность опробовать последние тенденции моды.

Это был последний проступок отца, но далеко не первый. К тому времени, когда я стал выходить на улицу, его уже успели отчитать за припрятывание разнообразных диковинок (таких, как прозрачные, заостренные лампочки, которые я нашел в папином кабинете, — они лежали в полом глобусе, словно кладка яиц стеклянной ящерицы) и за походы на публичные представления, вроде того, где мы сейчас находились.

— Только взгляни на это, старик, — сказал мне папа со своим странным акцентом. — Только взгляни!

Выше деревьев, выше деревянного ограждения площадки для зрителей, огромный даже по сравнению с большой палаткой авиаторов, прошитый серебром шар профессора Мартина испускал мягкое сияние. Он покачивался на ветру, пока зазывала перечислял его достоинства, а профессор готовился к взлету. Шар, казалось, существовал в каком-то противоположном измерении; громадной перевернутой каплей завис он над землей, ежесекундно порываясь взмыть в небо.

— Боже праведный! — пискнули рядом. Мои родители никогда бы такого не сказали. Подобные фразы я слышал только от няни. — Боже праведный, что это?

Меня терзал тот же самый вопрос. Очарованный парком, я совсем позабыл об окружающих людях. А там, рядом со мной, стоял самый удивительный их представитель — обыкновенный мальчик.

Я знал, что я другой. Отец усадил меня в своем темном кабинете и, сквозь завесу сигарного дыма, объяснил, что ко мне доктор приходит чаше, чем к другим мальчикам, поскольку я, по его словам, «чем-то околдован». Мама, чья нежность выражалась словами «старичок» и «медвежонок», однажды утром, обрызгивая себя духами с запахом магнолии, объяснила, что я не похож ни на кого в мире, ни на одного мальчика, ни даже на папу, когда тот был маленьким, ни на слуг, ни на повара — ни на кого. Правда, такое говорят всем детям: вы замечательные, вы неповторимые, вы уникальные. Однако я знал, что был действительно особенным, поскольку слуги шептались обо мне слишком много, а однажды, когда я спрятался в подвале, протиснувшись за доски, я услышал беседу няни и Мэгги: горничная причитала, как ей жаль, что я родился «таким славным, но таким изувеченным».

А здесь, приветливо поглядывая сквозь облака пыли, стояло нечто, чем я не был. Рядом был рыжий мальчуган, одетый, как и подобает маленькому человечку, в мягкой черной шляпе с крошечными полями и потертом костюме, который явно не меняли с самого утра, его изрядно помятую ткань покрывали шерстяные катышки. Мальчик смотрел ясными голубыми глазами и морщил клубнично-розовый нос — подарок от вчерашнего слишком страстного солнца. Трудно сказать, что он обо мне подумал. Но я счел его самой причудливой диковинкой, которую когда-либо видел. Я знал, что так выглядят все маленькие мальчики — каждый день я видел их из окна, важно сидящих на скамейке или в голос перекрикивавшихся с друзьями — но я даже не думал, что вблизи они такие уродливые. В то время как под моим крепко сбитым телом скрипели ступеньки и качался гамак, этот мальчишка напоминал птичку или мешок с косточками, его конечности сгибались совершенно непостижимым образом, словно восточные коробочки, что бесконечно складываются и раскладываются, подчиняясь хитро соединенным шарнирам. Я был ошеломлен и промолчал.

— Что это? — переспросил он нетерпеливо, поскольку хотел получить разъяснения, а рядом стоял взрослый — я.

Я запнулся. Родители о чем-то яростно шептались — позже я узнал, что они спорили, стоит ли папе покупать мне что-нибудь экзотичное, вроде банана, завернутого в фольгу, — и потому не видели, в какое затруднительное положение я попал. В тот день я так легко смешался с другими детьми лишь потому, что мое самосознание растворилось в радости открытия. Однако тогда, в той паузе, пока профессор возился с веревками и горелками, я почувствовал, как холодеет сердце.

— Я… Я не знаю.

— Нет, знаешь, — заявил пацан и, прищурившись, посмотрел на меня повнимательнее. — Ты — карлик?

— А что это такое?

— Я как-то видел одного в музее, он женился на карлице, а священником был самый высокий человек в мире.

Эта пустяковая история подействовала на меня словно гамма-лучи. Расстроенный и смущенный, в первый же выход на люди я забыл наказ родителей и впервые из трех раз в жизни нарушил Правило. Я сказал правду:

— Я — мальчик.

— Ничего подобного. Ты — карлик. Ты из Европы. — Очевидно, он полагал, что все карлики родом именно оттуда.

— Я — мальчик.

Парень широко ухмыльнулся, продемонстрировав щербинку в ряду белых зубов.

— Издеваешься…

— Я не шучу. Мне шесть лет.

Он поднял руки и показал на пальцах.

— Это мне шесть! — воскликнул он, однако тут его внимание переключилось на самого себя и любопытство угасло. — Я умею считать до ста, меня папа научил, он — преподаватель.

— А я до пятидесяти. — Именно столько бабушка сочла достаточным для моего возраста.

Хьюго — так звали мальчугана — поразмыслил и, видимо, счел это нормальным. Он осмотрел людей, бродивших вокруг нас в теплых черных костюмах. Казалось, он полностью поглощен зрелищем; позже я узнал, что он верил, будто обладал магическими способностями и, если бы его вежливо попросили, мог бы пригнуть деревья к земле.

Затем Хьюго посмотрел на меня с видом человека, который принял важное решение.

— Я ем бумагу, — серьезно сообщил он.

— В самом деле?

Мальчик кивнул и гордо расправил плечи.

— Я ее постоянно ем.

Не стану докучать вам пересказом остального диалога. Как аборигены из юго-восточных морей, которые, встречая чужеземца, неизменно перечисляют имена своих предков, мы осуществили детский обряд, в ходе которого оба мальчика клянутся быть друг другу друзьями и не враждовать. Совсем как соплеменники, мы закончили разговор яростной дискуссией, где я одержал победу и тем самым завоевал восхищение Хьюго, которое длилось, несмотря на периодические размолвки, все пятьдесят с лишним лет нашей дружбы.

— Пора! — выкрикнул зазывала со своего винтового помоста.

Чудо свершилось.

Профессор Мартин сбросил мешки на землю, и шар, покачиваясь, начал подниматься в воздух. Человечек, возносившийся на этой быстроходной луне, продолжал увеличивать ревущее пламя у основания шара, взмывая все выше, пока веревки не натянулись, чтобы не дать ветру унести профессора прочь (каждую из них держал сильный мужчина), а профессор не перевернул над рукоплещущей толпой мешок с лепестками роз. Когда облака лепестков рассеялись, мы увидели, что шар поднялся вверх и свесил огромные полосатые ленты, до которых мы пытались допрыгнуть. Невероятно, шар все уносился прочь. Он был неповторим, не походил ни на одно животное, о котором я читал, не упоминался ни в одной сказке или легенде, ему не было аналогов в моих мечтах. Это воплощенное творение человеческого разума жаждой свободы затмевало даже птиц. Неужели мы единственные существа, которые должны убегать от себя? Ведь, глядя на этот шар, я воображал мою душу, заточенную в грязной плоти старого тела, пылающую тем же огнем и улетающую вдаль, столь же серебристую, сколь и молодую.