Читать книгу - "Тихий друг - Герард Реве"

— Восхитительно, золотце. Я провел совершенно чудесную ночь. — Нет, надо осторожней…

— Хочешь позавтракать в постели? Я быстренько приготовлю.

Нет, что-то в этом было, хотите верьте, хотите нет: она ходила неглиже, в кимоно, но лицо и прическа были в полном порядке. И вообще, что за женщина: завтрак в постель…

— Больше всего я хотел бы тебя, золотце. Знаешь, я готов наброситься на тебя сию секунду…

Да, точно: я должен остаться тут, в этом доме, каким-то образом зацепиться здесь корнями… Если это на пользу дела, то я могу вести себя очень скромно, покорно подчиняясь, восхвалять ее, мою повелительницу, и лежать у ее ног, а между тем… Я быстренько накинул одеяло поверх простыни, чтобы прикрыть образовывающуюся «палатку».

— Кофе? Хорошо? И яичницу? Яичницу с ветчиной?

— Ты просто золото, но неужели я этого заслуживаю? Да, яичница с ветчиной, какая прелесть. Разве я стою того, чтобы так любить меня и нежить? Да, сделай побольше кофе. Крепкого, черного кофе. О, восхитительно.

Она ушла, улыбаясь и, кажется, витая в облаках… Невероятно…

Я вновь слегка задремал к тому времени, как она вернулась: с подносом, на котором стояла большая тарелка с яичницей, ветчиной и сухариками, большая чашка черного кофе и аккуратно свернутая салфетка, перехваченная серебряным кольцом. Нет, инициалов Г. Р. на кольце не было, и это единственное, чего не хватало для полноты картины…

— Есть еще, если что. И кофе много, — заверила она, — но в кухне, в духовке, чтобы не остывал.

— Что за роскошь. Ты меня балуешь, — каркал я, усаживаясь, чтобы она могла поставить поднос мне на колени: я поцеловал ее прямо в губы. — Меня редко баловали, знаешь ли. Мои родители умерли, когда я был совсем маленький. Моего единственного братика продали в рабство в Марокко, а меня отправили к старому дяде, который все время кашлял…

Совершенно мифологическая хренотень, но Кристина была явно тронута: что за чуткое сердечко, такое встречается только у женщин, не правда ли?..

— Давай ешь. Я скоро вернусь.

Я как раз закончил завтракать, когда она вошла и поставила рядом с кроватью мою дорожную сумку.

— Так, хватит валяться, — сказал я виновато, поставил поднос на пол, поднялся, стал вынимать из сумки чистую одежду и раскладывать ее на кровати.

— Рубашка… трусики… носочки… — приговаривал я как малолетний дебил. — Ах, ну что поделаешь, все, конечно, не очень приличное. Большей частью — обноски. Но зато все чистое, все, в этом я вас уверяю. Я всегда слежу за чистотой тела и вещей.

Кристина — в легко узнаваемой битве между любопытством и тактичностью — не удержалась и искоса взглянула на мои шмотки.

— У тебя действительно плохо с одеждой, Герард? — спросила она.

И тут же, чтобы я не истолковал это как намек на мое финансовое неблагополучие, добавила:

— Мужчинам трудно подобрать себе одежду… Посмотрим… — заключила она неопределенно.

Я пошел мыться.

— Тебе нужны рубашки? — крикнула Кристина, пока я вертелся в угловой душевой, как раз за дверью в ванной, — если, конечно, тебе подойдет размер… мне кажется, подойдет… Они лежат в шкафу, — добавила она, смягчая, насколько это возможно, унизительный характер предложения.

— Я никогда ни от чего не отказываюсь, — пробормотал я себе под нос, — если вдруг начнется война, не успеешь оглянуться, как без рубашек останешься.

И крикнул, перекрывая порыкивания душа:

— Очень мило с твоей стороны. Да, конечно, золотце. Но ты не должна раздавать все налево и направо.

Я слышал, как она открывала ящики комода. Вот и ладненько: начали с пары рубашек, а закончим яхтой, хоть я немного боюсь воды, но ведь об этом я рассказывать не буду…

Выходя из душа, я надел собственную чистую одежду, но Кристина уже разложила на кровати не сколько белых, идеально выглаженных рубашек. Они, скажем, были сделаны не на заказ в Париже у какого-нибудь знаменитого пидора, но все же невооруженным глазом было видно, что рубашки куплены в дорогом магазине, пошиты из тонкого, мягкого хлопка, украшенного переплетающимися полосками и орнаментом.

— Примерь-ка.

Я на всякий случай вытянул шею так, что она стала похожа на птичью, и втянул адамово яблоко, но даже без этих предосторожностей первая же рубашка сидела на мне как влитая. Но чьи это рубашки или чьи это были рубашки? Нет, дают — бери, а свой любопытный рот держи на замке…

А вот теперь я погрузился в размышления. Такие вещи дарят обычно в последний момент, на прощание… Если бы Кристина хотела, чтобы я остался и время от времени навещал ее норочку, то не стала бы дарить теперь эти рубашки, не правда ли?.. Кто знает, может, мне нашлось бы здесь теплое местечко, но не в том случае, если я буду приставать к ней с этим сейчас…

— Тебе очень идет, — сказала Кристина убежденно, — совершенно в твоем стиле.

У меня есть стиль? Ну, наверное, есть, иначе бы мне не дарили ношеные рубашки…

Я вновь задумался. Не то чтобы я чувствовал опасность, напряжение или давление, но все было совершенно чуждым: если я останусь здесь жить, если попытаюсь здесь творить, то это будет происходить в совершенно чужом мире, где мне даже словом не с кем будет перекинуться, неважно на какую тему… Но, подумалось мне, если я смогу выдержать подобное существование, то сразу попаду, как говорится, «на все готовенькое»: разве приличные граждане, которые встают вовремя и, как полагается, отправляются на работу, не предпочтительней нашего народца — психопатов, неудачников, бездельников и паразитов, которые называют себя людьми искусства и, затмевая свет моих глаз, не дают развиться той крохе таланта, что я получил от Бога… А она — Кристина — будет каждый день вытирать пыль с моего письменного стола или наймет кого-нибудь для этой работы, но никогда не поступит как мой собрат по перу Травка-Вязкая-Муравка — писатель, чьи книги полны любви к ближним, который может стибрить у меня несколько страниц рукописи или случайно перевернуть чернильницу на стопку бумаги, спешно обыскивая комнату, как только я выйду отлить… Она не поймет ни слова из того, что я напишу, но и не будет прикидываться, что понимает… Она — дитя природы, простое, нежное животное, как это называется: ничего кроме тепла и крови… Мамочка, моложе меня на десять лет, с которой можно даром… Я понятия не имел, чем занималась Кристина и как она зарабатывала на жизнь, но выглядело все заманчиво, просто прекрасно…

— О чем думаешь? — спросила Кристина нежно.

— О разных прелестях. Все прекрасно, — уверил я, широко улыбаясь и обнимая ее.

Может, я сочиняю, но мне показалось, что изящная девичья фигурка была напряжена, выдавая некоторую сдержанность или даже недоверие ко мне. Да, недоверие, которое здесь было, в общем-то, нелишним. Дитя природы, конечно, она-дитя природы и не страдает бессонницей, размышляя о влияниях молодого Бетховена на ранние скульптурные работы Данте, но она и не дура… Рано или поздно она поймет, что я за тип… потому что рано или поздно мой интерес к ее теплой, глубокой, но не широкой и украшенной светленькой вышивкой любовной дырочке ослабнет и тогда, да… Тогда мне не стоит, наверное, приводить домой мальчиков, вообще особ мужского пола, и пытаться затащить их в постель… Хотя, подумал я, хотя… Некоторые женщины и в таких случаях «все понимают» и даже поощряют; больше всего на свете им хочется заиметь пидора, который спит с другими мальчиками и мужчинами. Это «клиника», и причины такого поведения следует искать в раннем детстве, можете спросить у доктора Всепонимай, который ведет колонку вопросов и ответов в еженедельнике «Мыльный пузырь»… А Кристина? «Раннее детство» у нее наверняка не было неопытным, но она казалась мне все же слишком здоровой, чтобы подозревать ее в «клинике». Можно кое-что опробовать, но это требует определенного такта, терпения и выдержки: выбрать из ассортимента стыдливых красавчиков такого, который «в общем-то, совсем не такой» или думает, что он «не такой», привести его сюда и постараться устроить так, чтобы он почувствовал больший интерес к Кристине, а не ко мне… Да, точно: так и сделаем. — Мы пошли вниз, в гостиную. Снаружи, на лестнице, ведущей в сад, женщина неопределенного возраста мыла окна. Было как-то неспокойно, скоро должен был прийти тот, с кем Кристина разговаривала по телефону… Внутренний голос опять завел песенку, что надо быстрей уходить, если я хочу потом получить возможность вернуться. Уходить, всем видом показывая, что «ужасно хочется» вернуться как можно скорее, вот так нужно действовать…