Читать книгу - "Собрание сочинений в 9 тт. Том 8 - Уильям Фолкнер"

кричащих, орущих и жестикулирующих тем, кто остался в траншее: офицерам и сержантам, командирам взводов и рот, очевидно, преданным, как и он. Ему сразу же стало ясно, что произошло. Он был совершенно спокоен; подумал невозмутимо и даже без удивления: Значит, мне было уготовано и это, опустил бинокль в футляр на груди, закрыл его и, указав на линию связи со штабом корпуса, сказал адъютанту: «Сообщи, что атакующие не вышли из траншеи. Пусть подтвердят мое распоряжение артиллеристам. Скажи, что я выезжаю». Сам взял другой телефон и заговорил: «Это Граньон. Мне нужен заградительный огонь по двум целям. Возобновите обстрел вражеского ограждения. Начните обстрел участка перед позициями… того полка — и продолжайте, пока не поступит отбой из корпуса». Потом положил трубку и направился к выходу.

— Господин генерал, — окликнул его адъютант, говоривший по другому телефону, — на проводе сам командир корпуса.

Но командир дивизии не замедлил шага, пока не вышел из туннеля, тут он остановился на минуту послушать визгливое крещендо снарядов над головой, слушал он с каким-то равнодушным, безразличным вниманием, словно посыльный, связной, посланный узнать, продолжает ли огонь артиллерия, вернуться и доложить. Двадцать лет назад, когда первая нашивка на его рукаве еще не успела потускнеть, он принял, утвердил краеугольным камнем своей карьеры следующее правило: Солдаты должны так ненавидеть или по крайней мере бояться своего командира, чтобы, ослепленные этой яростью, шли на любой риск всегда и везде. Он стоял, не замерев, а просто медля, и смотрел вверх, словно посыльный, опасающийся, что пославшие спросят его, что он видел, и пошлют обратно исправлять свою оплошность, думал: Но я добивался не такой ненависти, чтобы они отказывались идти в атаку, тогда я не думал, что командира можно так ненавидеть, пожалуй, и не знал даже сегодня утром, что солдаты могут так ненавидеть, спокойно подумал: Конечно. Остановить, отменить артобстрел, пусть немцы прорвутся; тогда весь полк будет перебит, уничтожен, мне достаточно будет сказать, что они начали атаку раньше, чем я, и опровергнуть это будет некому, потому что в живых никого не останется, подумал, как ему казалось, не язвительно, не ядовито, а просто с юмором: Захватив траншеи взбунтовавшегося полка, они через десять-пятнадцать минут уничтожат и всю дивизию. Тогда даже те, кто будет вручать ему маршальский жезл, по-настоящему поймут цену своего дара; уже снова на ходу, он прошел еще тысячу метров, почти до конца соединительной траншеи, где его ждал автомобиль; и тут замер как вкопанный: он не знал, давно ли это длится, давно ли он это слышит; огонь уже не был сосредоточен на участке полка; казалось, было слышно, как пальба распространяется от батареи к батарее в обоих направлениях по всему фронту, пока все орудия во всем секторе не стали стрелять без передышки. Немцы прорвались, подумал он. Прорвались. Смята вся линия фронта; не только участок бунтующего полка, а вся наша линия, он уже повернулся, собираясь бежать назад, но опомнился, сказал себе: Поздно, уже не успеть, опомнился, вернулся к здравомыслию или по крайней мере к вышколенной военной логике и рассудительности, хотя для этого ему нужно было прибегнуть к тому, что он считал юмором на сей раз и язвительностью, может быть, острословием отчаяния. Ерунда. С какой стати им атаковать именно сейчас? Откуда боши могли знать раньше меня, что один из моих полков взбунтуется? И даже если знали, то как могли дать Биде звание немецкого маршала по таксе всего один полк за один раз? И снова пошел, на этот раз негромко сказав вслух:

— Такой грохот издает падающий генерал.

Рядом со ждущим его автомобилем вели огонь две полевые гаубицы. На рассвете их там не было; если бы он заговорил, то водитель не расслышал бы, но он не сказал ни слова, влез в машину, сделал повелительный жест и спокойно застыл на сиденье; какое-то время машина шла вдоль линии фронта и канонада уходила далеко за пределы слышимости; выйдя из автомобиля у штаба корпуса, он был все так же спокоен и даже не сразу заметил, что командир корпуса уже стоит у дверцы, потом резко повернулся и пошел назад к машине тем же рубленым шагом, командир корпуса подхватил его под руку и повел к своему автомобилю. Уже возле машины командир корпуса сказал:

— Командующий армией ждет нас.

— А потом к Биде, — сказал командир дивизии. — Пусть он лично уполномочит меня расстрелять весь полк.

— Садись, — сказал командир корпуса, снова взял его за руку, почти втолкнув в машину, потом сел сам и захлопнул дверцу, машина тронулась, и денщику пришлось вскакивать на подножку; вскоре они помчались опять параллельно линии фронта, командир дивизии сидел, непреклонно застыв и глядя прямо перед собой, а командир корпуса откинулся на спинку и разглядывал его, вернее, профиль спокойного, неукротимого лица.

— Он ведь может отказать, — сказал командир корпуса.

— Пожалуй, — сказал командир дивизии. — Просить я буду только об отправке под арест в Шольнемон.

— Послушай, — сказал командир корпуса, — как ты не понимаешь, что Биде наплевать, провалилась атака или нет, и как она провалилась, и даже была она вообще или нет? Что так или иначе он все равно получит свой жезл?

— Даже если боши уничтожат нас?

— Уничтожат нас? — сказал командир корпуса. — Прислушайся.

Он указал на восток, и командир дивизии осознал, что, хотя они ехали быстро, канонада по-прежнему уходит за пределы слышимости.

— Кроме того, боши не захотят уничтожать нас, как и мы не захотим, не сможем уничтожить их. Как ты не поймешь, что каждый из нас не может существовать без другого? Что если во Франции будет некому вручить Биде жезл, то изберут какого-нибудь боша, даже если там останется всего один рядовой, и возведут в достаточно высокий для этого французский чин? Что Биде остановил на тебе свой выбор не потому, что ты Шарль Граньон, а потому, что ты командир дивизии Граньон?

— Нас? — повторил командир дивизии.

— Нас! — сказал командир корпуса.

— Значит, я потерпел неудачу не в шесть часов на передовой, а позавчера в твоем штабе — или десять лет назад, или даже сорок семь лет назад.

— Никакой неудачи ты не потерпел, — сказал командир корпуса.

— Я потерял целый полк. И даже не в атаке — под пулеметами военной полиции.

— Не все ли равно, как они погибнут?

— Для меня нет. Речь идет о моей репутации.

— Вздор, — сказал командир корпуса.

— Потому что я потерял только Шарля Граньона. А спасал Францию.

— Ты спасал нас, — сказал командир корпуса.

— Нас? — снова повторил командир дивизии.

— Нас, — сказал командир корпуса громким, преисполненным гордости голосом, — лейтенантов,