Читать книгу - "Другая сестра Беннет - Дженис Хэдлоу"

Мэри сидела в своей комнате, когда миссис Хилл зашла, чтобы позвать ее вниз на ужин.

– Ваша мать зовет вас уже десять минут. Она весьма недовольна.

Мэри подняла невидящий взгляд, положила книгу и затем медленно спустилась в столовую. Во время трапезы она едва произнесла хоть слово, ее мысли были заняты тем, что она прочла. Книга оказалась не столь проста, сколь то, что ей приходилось читать раньше, однако это не отнимало решимости Мэри. Напротив, она чувствовала напряжение разума, и как внутри нее разажглось любопытство.

Две недели потребовалось, чтобы покончить с первым томом миссис Маколей. Вернувшись в библиотеку мистера Беннета, Мэри принялась искать другие книги по истории, написанные женщинами. Не обнаружив ни одной, она была до нелепости разочарована. Ее ищущая рука замерла на долю секунды над историческими работами мистера Хьюма, но ни один из них Мэри не сняла с полки. Нет, она продолжит с миссис Маколей прежде, чем отважится на кого-то другого. Она взяла еще два ее тома, взволнованная мыслью о том, что женщина смогла приобрести достаточно знаний и образованности, чтобы создать такие книги. На протяжении следующих нескольких недель Мэри жадно поглощала их, просыпаясь рано утром, чтобы почитать перед завтраком, и возвращаясь к чтению поздно вечером, когда все в доме засыпали. Она сожалела о каждой минуте, когда ее насильно лишали компании книг, заставляя заниматься теми делами, которые ее мать считала обязательными, и беспокойно ерзала, проводя часы за чайным столом или за бесполезным рукоделием. Миссис Беннет замечала ее рассеянность и не одобряла ее.

– Тебя не найти, когда нужно. А если ты рядом, ты не обращаешь внимания на то, что тебе говорят.

Мэри извинялась и обещала исправиться в будущем – зная, что это лишь пустое обещание. Ее жизнь, какой бы она ни была, теперь оказалась меж страниц ее книг. События Гражданской войны, как объясняла их миссис Маколей, истории о Карле Первом и Оливере Кромвеле стали для нее более реальными, чем те дни, что неизменно проходили перед ее глазами в Лонгборне. Книги стали ее опорой, и ничто, даже громко выражаемое неудовольствие ее матери, не могло заставить Мэри отказаться от них. Напротив, ее интеллектуальный аппетит рос с каждым прочитанным ею томом, и, как следствие, ее визиты в библиотеку отца становились более частыми и продолжительными.

Теперь Мэри изучала книжные полки мистера Беннета с большей уверенностью, отваживаясь взглянуть на корешки книг не только по истории – те она находила уже довольно привычными, – но и с любопытством разглядывая работы по философии и теологии. Хватит ли у нее смелости взять одну из них? В этом Мэри не была уверена. Эти книги выглядели еще более запретными, чем работы по истории. Кроме того, к какому автору ей следовало обратиться в первую очередь? Мэри отчаянно нуждалась в наставлении и частенько с тоской поглядывала на отца, надеясь, что тот заметит ее взгляд и предложит свой совет. Однако мистер Беннет не демонстрировал никакого интереса к книгам, которые выбирала его дочь, никогда не спрашивал, что она читает в данный момент и понравился ли ей тот или иной том. Какое-то время Мэри наблюдала за ним из-под опущенных ресниц, пытаясь угадать, как он ответит, если она осмелится приблизиться к нему, но в конце концов совсем отчаялась. Она не могла представить, с чего начать или как продолжить, когда отец обратит наконец на нее свой холодный, насмешливый взгляд. Так она и вернулась к исходному положению – возможности полагаться только на свои собственные суждения.

Недели превращались в месяцы, а Мэри все читала и читала. Джейн и Лиззи смотрели на нее с озадаченной снисходительностью, радуясь тому, что она занята, хотя и не зная, как относиться к ее новому увлечению. Однако в глазах младших сестер преданность Мэри книгам уронила ее еще больше. Всякий раз, как они находили сестру за чтением, звучали смех и перешептывания, а Лидия так и вовсе в совершенстве научилась изображать Мэри за работой: плечи сгорблены, нос уткнулся в тяжелый том. Но Мэри это не останавливало. Она чувствовала, что делает успехи, и отказывалась сдаваться, несмотря на издевки и поддразнивания. Наконец она обнаружила в себе смелость приступить к самым тонким книжкам по философии и была заинтригована их содержимым. Она находила важные вопросы морали, которые в них рассматривались, необычайно увлекательными, упивалась абстрактными аргументами. В противовес их невероятной важности ее личное несчастье начинало казаться совсем незначительным, и это придавало Мэри спокойствия. Одновременно ее воодушевляло и утешало то, что она читала, и именно это побуждало ее упорно продолжать свое дело. Обучение, казалось, не так уж сильно отличалось от игры на фортепиано. Ум, точно пальцы, можно было натренировать и, точно технику, – улучшить. Все, что требовалось, – самодисциплина и готовность упорно трудиться. Однако Мэри, к своему ужасу, вскоре обнаружила, что существуют обстоятельства, которые не могла преодолеть даже ее непоколебимая решимость, а также что не все аспекты своего существа она способна силой принудить выполнять задуманное.

Уже некоторое время Мэри подозревала, что зрение ее подводит, но отказывалась признавать очевидные вещи, которые давили на нее с все возраставшей настойчивостью. Чтение мелкого шрифта всегда отнимало у нее много сил, однако сейчас, возможно как результат долгих часов, проведенных в библиотеке, читать стало практически невозможно. Текст плыл перед глазами, а буквы сливались в единое пятно. Мэри жмурилась изо всех сил, чтобы вновь сфокусировать взгляд, но это мало помогло. Она пыталась передвигаться по комнате, наклоняя книгу к свету или держа ее как можно ближе к лицу, но и это оказалось бесполезным. При ярком свете, разливавшемся по летнему саду, если солнце светило у нее за спиной, а шрифт в книге был не слишком мелок, она могла прочитать пару страниц. Внутри же, когда за окнами опускалась темнота, она едва могла разобрать хоть букву.

Однажды вечером, сидя за своим письменным столом, Мэри осознала, что не может разглядеть ни строчки из книги. Она зажигала одну свечу за другой, расставляя их как можно ближе к страницам, но все это было бессмысленно. Она так разозлилась, что готова была закричать. Казалось чудовищно несправедливым то, что стоило ей обнаружить увлечение, которое дарило ей смысл существования, как его тут же отняли. Если она не могла читать, что же ей оставалось? Она осторожно закрыла книгу со спокойствием, которого совсем не ощущала, и легла в кровать, пытаясь решить, как же ей поступить.

На протяжении двух дней Мэри пыталась жить без чтения. Она играла на фортепиано, гуляла в саду, собирала цветы для гостиной и делала вид, будто шьет. К полудню второго дня она признала, что подобное существование невыносимо. Если Мэри не хотела сойти с ума, то должна была попросить мать обратиться к окулисту. Вопрос был не из простых. Мэри знала, что это наверняка вызовет у миссис Беннет еще большее негодование, чем просьба нанять гувернантку, ибо что могло быть еще более гибельным для ее и без того скромной внешности, чем очки в тяжелой металлической оправе? Но у Мэри не оставалось выбора. Если альтернатива была неприемлема, то она должна была задать этот вопрос. Все, что она могла сделать, – подойти к матери, когда та будет менее всего раздражена, и как можно более отчаянно надеяться на маловероятное сочувствие миссис Беннет.