Читать книгу - "Сказки времен Империи - Александр Житинский"

Ему протянули записку. Он развернул ее, прочитал.

— Были дети у Полиграфа. Три сына и дочь… Хотя носили другие фамилии по законам военного коммунизма.

Внезапно за окном раздался громкий вой сирены «скорой помощи».

По коридору больницы двое санитаров в халатах быстрым шагом несли носилки с лежащим на них и накрытым простыней телом. За ними спешила медсестра Катя и ходячие больные. У всех были встревоженные любопытством лица.

Носилки внесли в операционную, двери закрылись.

Через минуту послышался топот сапог— это к операционной приближался местный участковый Заведеев. Он попытался проникнуть внутрь, но Катя его выперла.

— Нельзя, Виктор Сергеевич… Готовим к операции.

— Как он? — спросил участковый.

— Еще дышит. Доктор говорит, надежды нет… А кто это? Из сивцовских?

— Если б знать! — воскликнул участковый. — Подобрали на шоссе. Видать, машиной сбило. Документов при нем не обнаружено. По виду — городской. Чего его сюда занесло? Теперь хлопот с ним не оберешься — личность устанавливать…

Прошло еще несколько томительных мгновений, из операционной показался Борменталь, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки.

— Поздно, — сказал он. — Катя, вызывайте патологоанатома… Впрочем, на завтра. А сегодня я прошу вас с Дарьей Степановной остаться. Есть срочная работа.

И Борменталь направился в ординаторскую с видом человека, решившегося на что-то важное.

«…Эксперимент, Дружище, — вещь необходимая. Мы ведь страна экспериментальная. Наверху экспериментируют, внизу экспериментируют. Попробуем и мы, правда? Ты только не дергайся, стой смирно, сейчас я тебя отвяжу. Ты будешь отвязанный пес, а я отвязанный доктор… Немного потерпишь ради науки, мы тебя под общим наркозом, ничего и не заметишь. Эх, если бы нас всех под общим наркозом! Проснулся — и вот оно, светлое будущее! Раны зализал и живешь себе дальше… Да не виляй ты хвостом! Не гулять идем. Идем на дело, которое нас прославит. Тебя и меня…

Не исключено, Дружок, что ты станешь человеком. Если ты станешь человеком, я тоже стану человеком. Тут Нобелевкой, Дружище, пахнет. Преображенскому не дали, время было такое. Спасибо, что своей смертью умер и памятник поставили. Но поручиться за твое человеческое будущее не могу по двум причинам: во-первых, неизвестно, чем дело кончится, в дневнике деда на этот счет никаких разъяснений; во-вторых, за будущее сейчас вообще никто поручиться не может. Введут в Дурынышах президентское правление, поставят бронетранспортер на шоссе, и будем мы с тобой соблюдать комендантский час без коменданта. Впрочем, комендантом будет участковый Заведеев. Хотя он для этого мало приспособлен.

…Ну, вот и славно, вот и отвязались. Крепко же тебя прежний хозяин прикрутил, не распутаешь. И нас, Дружище, прежний хозяин прикрутил накрепко. Ежели человеком станешь, поймешь — почем фунт лиха. Собакой-то что, собакой прожить можно, а вот человеком…

Твой предшественник, говорят, героем был. Ну и ты не подкачай. Донор у нас, правда, неизвестный, но это не беда. Я на тебя, Дружок, рассчитываю. Ты все в жизни повидал, живя в этих Дурынышах, вместе нам веселее будет, если что… Так что держи марку Полиграфа Шарикова, героя Гражданской, а мы тебе поможем!

А теперь беги прощаться с Мариной и Аленкой!»

Медсестра Дарья Степановна вышла из сельского магазина, возле которого потерянно слонялись пациенты доктора Борменталя в поисках выпивки. Она не спеша пошла вдоль деревни по обочине шоссе, неся в авоське одинокую пачку турецкого чая.

Навстречу ей, прямо по проезжей части дороги, пробежала стая грязных и голодных бродячих собак.

— Дарья Степановна! Погодите!

Дарья оглянулась. Ее догонял Швондер — запыхавшийся, всклоченный, с безумным блеском в глазах. Палка его часто стучала по асфальту.

Дарья с неудовольствием остановилась, холодно взглянула на старика.

— Чего вам? — не слишком любезно спросила она.

— Дарья Степановна, я слышал… Борменталь произвел операцию?

— Ну произвел. Вам-то что?

— Говорят, результаты странные… — тяжело дыша, проговорил Швондер.

— Да вы слушайте больше, что говорят, — Дарья повернулась и пошла дальше.

Швондер поковылял следом.

— Но это правда? Получился человек? У него получился человек? — канючил он сзади.

— Да какой человек? Одна видимость, — Дарья даже не оборачивалась.

— Но расскажите же! Я знать должен, — горестно возопил Швондер, вздымая в воздух свою суковатую палку, будто хотел ударить ею Дарью.

Дарья повернулась, уперла руки в бока.

— Ничего я тебе не скажу, хрыч старый! — прокричала она в лицо Швондеру. — Знаю, куда гнешь! Дмитрий Генрихович — золотой человек. Мало тебе загубленных?!

— Молчать! — взвизгнул Швондер. — Именем революции!

— Да какой революции! Тьфу! — Дарья сплюнула под ноги Швондеру и отправилась дальше, качая головой. — Совсем из ума выжил, ей-богу!

— Дарья Степановна, кто старое помянет… — залепетал Швондер. — Муж ваш сам виноват. Сеял горох вместо люцерны. Ну и пришлось…

— У-у, паразит! — простонала Дарья.

— Вы мне только скажите: шерсть выпала? — с последней надеждой спросил ей вслед Швондер.

— Да отвяжись ты! Выпала шерсть! Выпала! — снова обернулась она.

— И на морде? — с каким-то особенным волнением спросил Швондер.

— Везде выпала, — сурово произнесла Дарья Степановна и принялась карабкаться в горку к своему дому.

Швондер остался стоять на шоссе, потрясенный.

— Полиграф… Это Полиграф… — бормотал он и утирал выступившие на глазах слезы.

Борменталь выглянул из комнаты дочери.

— Мариша, трусы! Быстро!

— Какие? — испуганно спросила жена.

Они с Аленой находились в гостиной и выглядели совершенно потерянно.

— Какие-нибудь мужские трусы! Не могу же я его так выводить! Не-при-лич-но! — яростно разъяснил Борменталь.

Марина кинулась к платяному шкафу, порылась, кинула Борменталю синюю тряпку. Борменталь поймал одной рукой, скрылся за дверью.

Там послышалась возня, голос Борменталя сказал: «Так, а теперь правую… Не дрейфь, Дружок! Молодец…»

Снова распахнулась дверь, будто от удара ноги.

— Нервных просят не смотреть! — молодцевато выкрикнул Борменталь из комнаты.

На пороге гостиной показалось нечто странное и скрюченное, с остатками шерсти на боках, в сатиновых длинных трусах. Его поддерживали под согнутые локти Борменталь и Катя в белом халате.

— Вот и наш Дружок. Прошу любить и жаловать! — произнес Борменталь с преувеличенной бодростью. При этом он отпустил локоть существа.