Читать книгу - "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Павел Басинский"

Затем Петр Иванович долго и тщательно исповедовал большую группу прихожан. Сначала он перечислил общие грехи, заставляя громко произносить имена, а потом с каждым говорил лично. Половинкин смотрел во все глаза, но так и не смог понять, по какому принципу батюшка исповедовал. Одних он отпускал почти сразу, прочитав над ними разрешительную молитву, с другими говорил долго, с некоторыми — недовольно. Двух женщин прогнал в самом начале исповеди и еще бросил каждой вдогонку что-то сердитое.

Наконец часть прихожан гуськом потянулись к причастию. На лице отца Петра Ивановича, кормившего их с длинной ложечки кусочками просфоры с вином, появилось горделиво-благостное выражение, как у кормящей матери. Он даже прикрикнул на ту старушку, которая постилась из-за его отъезда в Москву: та что-то озабоченно бормотала.

— Не разговаривайте во время причастия!

— Суров батюшка! — шептал кто-то рядом. — Так с нами и надо! С нами без строгости нельзя!

Последней в очереди за причастием шла женщина неопределенного возраста, закутанная по самые брови в белый платок. Над головой она держала раскрытую книгу. Что-то было в этой женщине, выделявшее ее из толпы. Все двигались робко, словно неуверенно, а эта не шла, но несла свое тело. Голова ее была гордо поднята и степенно покачивалась на высокой, открытой, красивой шее. В то же время в поведении женщины, как показалось Джону, не было ничего наглого, вызывающего. Скорее всего, иначе она ходить и не могла, а притворяться не желала. Половинкину это понравилось, и он со стыдом подумал, что сам все время притворялся, изображая сопричастность нелепому спектаклю, который разыгрывал отец Петр с прихожанами.

При виде женщины на лице Петра Ивановича появилось выражение, какое бывает от надоевшей зубной боли.

— Братья и сестры! — воззвал он. — Кто-нибудь! Выведите еретицу из храма!

— Кто это? — прошептал кто-то рядом с Джоном.

— Из Богородичного центра, — послышался ответный шепот. — У них там главный какой-то отец Иоанн, говорят, бывший милиционер. Он для них святой. А книга, которую она несет, — его писание.

— Люди дорогие! — тоненьким возвышающимся голоском пропела женщина. — Приимите евангелие от Иоанна! Обратитесь к вере истинной! Ибо настают последние времена!

С разных сторон к женщине проталкивались несколько особо агрессивных старушек, но первым к ней подскочил громадный детина с непропорционально развитыми руками и радостным взглядом дебила. Он вырвал у женщины книгу, швырнул на пол и яростно растоптал.

— Вот тебе твое евангелие, змеюка подколодная!

Цепко ухватив сектантку за плечи крючковатыми пальцами и поддавая ей коленом под зад, он толкал ее к выходу и по пути чуть не сбил с ног растерявшегося Половинкина.

— Осторожней! — заволновался Чикомасов, недовольный вмешательством дебила. — Не позволяйте ему ее бить!

Седоволосый мужчина с детским лицом бросился вслед за ними. Половинкин тоже поспешил выйти из храма.

На площади дебил наотмашь молотил обезьяньими ручищами лежащую на брусчатке «еретицу».

— Не сметь! — крикнул седой.

— Дядечка Аркадий Петрович! — приветливо осклабился парень. — Я ее совсем маненечко прибил! Непременно нужно ей кровя пустить. Эти стервы страх как крови боятся!

И он торжественно поднял огромный кулак, измазанный в крови. Избитая не издавала ни звука, но как только ее отпустили, резво встала на ноги, вытерла кровь с лица, поправила платок и неспешно пошла прочь все той же независимой походкой, прямо держа высокую шею. Только голова на этой шее некрасиво дергалась.

Как обычно, когда при нем оскорбляли женщину, Джон впал в бешенство. Сжав кулаки, он бросился на дебила и ударил бы его, если бы не взглянул в глаза. Это были глаза идиота. В них не было ни ненависти, ни злости. Они смотрели на Джона с нежностью.

— Здоро́во! — крикнул идиот и так же цепко, как «еретицу», схватил Джона за плечи. — Это еще кто такой?

— Отойдите от него! — испуганно крикнул седой Джону, но было поздно. Джон почувствовал себя тряпичной куклой в лапах гориллы. «Сейчас он сломает мне позвоночник», — понял Джон и, вывернувшись спиной, ударил парня пяткой по щиколотке. Дебил взвыл от боли и отпустил его. Тотчас между ними встал седой мужчина.

— Степочка, — строго сказал он, — не тронь человека. Ступай-ка домой. Эх, Максима Максимыча на вас нет…

— Дядя Максим меня любит, — глухо возразил парень.

— Тебя все любят, Степа, — устало согласился седой, подталкивая его в спину.

— Ты в порядке? Что здесь было? — тормошила Джона выскочившая из храма Ася.

— Ваш молодой человек рыцарски заступился за женщину, — объяснил седой, и детское лицо его показалось Джону не только приятным, но и умным. — Разрешите представиться: Аркадий Петрович Востриков.

— Анна Чагина. — Ася церемонно протянула руку, которую Востриков галантно пожал.

— Джон Половинкин.

— Как вы сказали?!

— …Поворотись-ка, сынку! Экий ты стал смешной! Прасковья! Хватит слезы-то лить! Принимай гостей!

В крепких руках капитана Соколова Джон снова почувствовал себя куклой. Его бесцеремонно мял, ощупывал и поворачивал в разные стороны хозяин малогабаритной квартиры в новом микрорайоне Малютова, толстый, краснолицый, в спортивных штанах, с некрасиво отвисшим брюхом, в бело-синей динамовской майке, почти лысый, с седыми кустистыми бровями и бугристым носом методично выпивающего человека.

— Поворотись! Хорош! Да не реви ты, Прасковья! Накрывай на стол, доставай самую что ни на есть лучшую посуду, из серванта! Видишь, какой гость пожаловал — из самой Америки! Дай-ка я тебя хорошенько рассмотрю! Ничего, ничего — складный мало́й! Возраст-то призывной? А что, сынку, случись война с Америкой, пойдешь против нас воевать?

— Что ты несешь, старый? — продолжала плакать Прасковья, с нежностью осматривая Джона. — Какая война? Это же Ванечка!

От любовного натиска старичков Половинкин совсем растерялся. Позади них в прихожей стояли, откровенно посмеиваясь, Ивантер, Чикомасов и Востриков.

— Проходи, Петр Иванович! И вы, Михаил, Аркадий, не стойте столбами! Возьмите у Прасковьи денег и бегом в магазин! Купите сырку, колбаски и всего, что ни на есть наилучшего. Водочки — само собой. А если чего нет, шепните Клавдии, мол, дядя Максим послал.

— Обижаете, — возразил Ивантер.

— Что так? Или ты такой важный редактор заделался, что тебя уж и в магазин послать нельзя?

— Обижаете насчет угощения. Уже побеспокоились.

— Молодца! Эх, напрасно ты, Соломонович, по газетной части пошел! Тебе бы в снабженцы.

— Опять обижаете.

— Подумаешь, какой обидчивый! Ну-ка, что тут у вас? Сыр, рыбка, колбаса, консервы… О, бананы! Ну, это для Прасковьи. Водка «Распутин». Немецкая? Тьфу! Другой не нашли?