Читать книгу - "Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер"

Он свернул на дорогу, ведущую в лес. Вдоль дороги высились каштаны и дубы. В стволах некоторых деревьев зияли огромные дыры от попавшей в них молнии. Эти мрачные и таинственные дупла напоминали разбойничьи пещеры. Другие деревья склонили свои кроны к земле, и, казалось, вот-вот рухнут, обнажив густо переплетенные многовековые корни.

5

На опушке леса, неподалеку от того места, где когда-то находились казармы, Асе-Гешлу вдруг открылось небольшое одноэтажное здание с ярко освещенным окном. Он подошел ближе. Через оконное стекло видна была комната с книжными полками до самого потолка. Над столом на цепочке висела керосиновая лампа. Если это молельный дом, то почему он так далеко от синагогальной улицы? И тут он разглядел на противоположной стене портрет Теодора Герцла. Неужели это та самая библиотека, о которой он столько слышал? Он поднялся на крыльцо, постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь и вошел. Сидящие в комнате мужчины и женщины повернулись к нему, а часовщик Иекусиэл поспешил ему навстречу, семеня своими короткими ножками. Остальные двинулись за ним следом. Аса-Гешл узнал почти всех — вот только имена их забыл. Мужчины были либо в лапсердаках, либо в одежде западного покроя, со стоячими воротничками и галстуками. Девушки — в ситцевых платьях, юбках и пестрых блузках, в ботинках с высоким подъемом. Тут только он обратил внимание, что на стене висит доска, на ней мелом написана фраза на иврите: «Чернильница на столе», а под ней перевод на идиш.

— Наконец-то, — не скрывая своей радости, сказал, обращаясь к нему, Иекусиэл. — А мы как раз говорили о том, что надо бы тебя к нам позвать.

— Я Довид Кац, — представился Асе-Гешлу низкорослый молодой человек и протянул ему руку. — Познакомьтесь с нашими товарищами. — И, повернувшись к остальным, сказал: — Это Аса-Гешл Баннет, он только что из Швейцарии.

Все стали по очереди подходить и знакомиться. Первыми, протягивая Асе-Гешлу влажные ладони и называя свои фамилии, подошли мужчины: Розенцвейг, Мейснер, Бекерман, Зильберминц, Коган, Фрампольски, Раппапорт. А ведь с ними со всеми Аса-Гешл когда-то в детстве вместе играл. Мейснер был тогда Хаимом, самым младшим ребенком владельца мусорной свалки; Фрампольски — сыном кучера Лейбуша, а с Раппапортом — его обзывали Вшивым — они вместе ходили в хедер. Сейчас он бы их, пожалуй, не узнал, и в то же время было в их лицах что-то неуловимо знакомое и близкое. Аса-Гешл испытал странное чувство: брови, глаза, носы, рты всех этих людей находились словно бы на самом дне его памяти, еще немного — и они бы навсегда канули в небытие. Девушки сгрудились в другом конце комнаты. Краснея и хихикая, они подталкивали друг друга; они были явно смущены, и вместе с тем он ощущал исходившее от них тепло, которое ему редко доводилось испытывать.

— Извините, я вам, должно быть, помешал, — сказал он. — Я ведь зашел совершенно случайно.

— Ну что вы!

— Библиотека здесь давно?

— Ответь ему, Иекусиэл, — сказал Довид Кац.

— Почему я? Директор ведь ты.

— Ты лучше знаешь, что нам пришлось пережить.

— Какая разница, кому говорить. Собственно говоря, это лишь часть библиотеки. Твой дед во всеуслышание нас проклинает, но, по правде говоря, никто уже к его словам не прислушивается. Хасиды трижды жаловались на нас властям, но пока что мы выстояли.

— Расскажи ему, как сюда ворвались и сожгли все наши книги.

— Да, это правда. Фанатики влезли в окно. Пришлось ставить железные ставни. Но не в фанатиках дело. Дело в том, что все воюют со всеми: иврит — с идишем, сионисты — с социалистами. Один Бог знает, зачем они это делают. Дурака валяют — ив больших городах то же самое.

Аса-Гешл пробежал глазами по книжным полкам. Большая часть книг была потрепанна, тиснение на переплетах поблекло. Он раскрыл наугад пару книг; многие предложения в тексте были подчеркнуты, поля исписаны. Имена большинства авторов были ему неизвестны; по всей вероятности, за то время, что его не было в Польше, появилось немало новых писателей. На столе лежали журналы и поэтический сборник в бумажном переплете. Он пролистал его; в некоторых стихотворениях были строки, состоящие всего из двух-трех слов и многоточия — поэзия на идише перенимала европейские новшества. В статье под названием «Миссия евреев» говорилось:

«Мы, евреи, устали от метафизической миссии, которую взвалили на наши слабые плечи немецкие раввины и другие еврейские лидеры. Мы не согласны с тем, что необходимо повернуть стрелки истории вспять и вернуться в Палестину. В массе своей евреи любят жить у себя дома. Они хотят сохранять дружбу со своими соседями и сражаться с ними плечом к плечу за лучший мир, где не будет ни национальностей, ни классов, ни религий, где будет только одно — единое и прогрессивное человечество».

Закрылась библиотека незадолго до полуночи. Аса-Гешл, Иекусиэл и Довид Кац шагали впереди, остальные следовали за ними, держась за руки, громко разговаривая и смеясь. Одна из девушек запела песню, мужчины подхватили. Их шаги гулко отдавались по мощенной булыжником улице. Впереди бежали, сходясь и расходясь, словно в танце, их тени. Иекусиэл курил сигарету и улыбался.

— Вот бы твой дед нас видел! — сказал он.

— Бывают грехи и похуже тех, что совершаются в Малом Тересполе, — заметил кто-то.

Асу-Гешла проводили до самой синагогальной улицы. Он обменялся рукопожатиями со всеми; одна девушка в очках, переливающихся в лунном свете, стиснула его руку с каким-то особым пылом. Оставшись один, Аса-Гешл глубоко вздохнул и прислушался. Где-то печально, словно страдая от непереносимой тоски, прокричала сова. Аделе наверняка не спит и ждет его; стоит ему войти, как она вновь начнет обвинять его, пилить, жаловаться на жизнь. Он заранее знал, что скажет ему она и что ответит ей он. Ну а потом они, как водится, помирятся, будут ласкать друг друга в ночи и лгать, лгать.