Читать книгу - "Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко"

— Вы нарушаете режим, — разгневалась сестра.

— Миленькая, не вы ли выбросили в форточку несчастное животное? — спросила вдруг Людмила Михайловна.

Сестра побледнела то ли от хамства — лезет всякий, кому не лень! — то ли от воспоминаний — сила у этих чокнутых! — то ли вообще от всякой этой жизни — что хочешь, не получается, все из себя корчат, мне бы кнопку — нажала бы, ей-богу! И резко развернулась, выплеснула:

— К сумасшедшим и приходят сумасшедшие!

И направилась для выполнения долга в следующую палату.

— Добра нет — дыра, — посмотрела вслед Людмила Михайловна. — Черная дыра. Ничем не может наполниться.

— Людмила Михайловна, — постаралась отвлечь ее Лушка — а то прямо сейчас и пойдет к Краснову и будет требовать от него правильной жизни. — Я вам книжки старые забыла отдать… идите, я догоню!

Лушка забежала в палату, схватила исполнившие свою миссию учебники начальной школы, но они рассыпались, пришлось срочно обвязывать, а потом собирать просушенные целлофановые пакеты; а когда Лушка выскочила в холл, оказалось, что Людмила Михайловна прочно возвышается над столиком дежурной, а сестра, сидя на своем дежурном месте и распластавшись грудью по опостылевшим текущим журналам и очередным бумажкам с анализами, навзрыд рыдает.

* * *

Совсем вечером, возвращаясь из душа, уже входя в свою палату, Лушка услышала за спиной сначала предварительное покашливание, потом осторожное:

— Ав!

Лушка оглянулась.

На стуле под пальмой сидела газетная старушка. Старушка была без шляпки и ридикюля. Она улыбнулась Лушке и еще раз сказала:

— Ав!

Глаза смеялись. Старушка шутила.

— Р-р-р…ряв! — ответила ей Лушка. Старушка залилась смехом.

В палате Лушка вытащила из тумбочки пирог, хотела отломить половину, передумала, завернула в промасленную бумагу целый, присоединила два помидора и вышла в коридор.

— Возьми, бабушка, — протянула Лушка подношение. — Поешь.

— И не жаль? — весьма здраво удивилась старушка.

— Мне приносят, ешьте.

Старушка положила помидорки в карман, а у пирога отогнула бумажный угол, вдохнула и поцеловала румяный край.

— Спаси тебя Бог, дитятко.

— А лаяла зачем? — поинтересовалась Лушка.

— Посмеяться захотелось.

— Я помню, у тебя такая шляпка из газеты была.

— Была, была, — закивала старушка. — И сумочка… Я думала — остальные станут смеяться, а они серьезные такие… Я и тут-то за это самое — за смех свой. Рассказать?

— Ага! — обрадовалась Лушка.

— Начальство, стало быть, приехало. Из Москвы. Ну, встреча во дворце трудящихся. Выступает начальство, за трибуну держится, рассказывает, как раньше плохо, сейчас хорошо. И как он рожь серпом жал — тракторов не было. Много в его биографии оказалось, и всё как у людей. Растрогал народ, ладони отбили. Я руку тяну, за словом, значит. Посмотрели — старушонка, вреда не будет, пустили. Я на сцену-то да и бух начальству в ноги. Батюшка, плачу, отец родной, ваше сиятельство! Нянька я твоя, Анютка! Помнишь, ваше сиятельство, как я тебя в кузню таскала, где отец мой из железа серпы-подковы ковал, а меня за это на вашей конюшне выпороли? А он от меня со стулом пятится, сумасшедшая, кричит, сумасшедшая!..

— Правда, что ли? — усомнилась Лушка.

— А не хочешь — не верь, эко дело. Шестой год я тут петушком кукарекаю да курочкой кудахчу, делов-то! Уговор у нас с врачом главным — я свою репутацию поддерживаю, а он меня в этом отделении держит. Не с буйными, слава тебе Господи. По сравнению-то — здравница здесь, право слово.

— Юмористы… — пробормотала Лушка растерянно.

— Юмористы, юмористы, — закивала старушка. — Ну, спасибо, что посидела со мной по-человечески, чтоб я без свидетелей пирожком полакомилась…

* * *

Лампочка по ночам умудрялась светить в десятую часть накала, Лушка боролась с ней, укрываясь с головой. Но сегодня это не помогало, ненатуральный свет казался немилосердным оком, а дышать под одеялом было больно, очень хотелось выбраться за дверь и закричать, кричать хотелось всё сильней, но тут лампочка ослепительно вспыхнула и с облегченным хлопком перегорела. Палата упала в темноту, как в яму, боль отстала, и Лушка заснула.

Утром было беспокойно, Лушка оглядывалась, будто что-то забыла, ежилась от непонятного ночного кошмара, но это ей в конце концов надоело, и она побежала в душ.

Душ помогал во всех случаях, и Лушка втайне радовалась, что горячей воды почти никогда не бывает, и все четыре кабины постоянно свободны. Возвращалась она нормальным человеком, в подходящей мере довольным жизнью, и этого оказалось достаточно, чтобы утратить бдительность и наткнуться на псих-президента.

— Будьте так любезны, Гришина, навестите меня через час, — бросил он, не останавливаясь.

Лушка ломала голову, получила ли бы она приглашение, не попадись столь опрометчиво на глаза своему врачу. И с какой это стати он стал обращаться к ней на «вы». Опять где-то что-то собралось заболеть, и Лушка сердито в то место посмотрела. Боль сделала вид, что ее не было.

Ровно через час, специально выждав у решетки перед столом дежурной, откуда были видны настенные часы, Лушка постучалась в кабинет.

Ей разрешили войти. Она вошла. Ее пригласили сесть. Она села. Псих-президент смотрел безразлично. Опять игра. Она велела себе быть спокойной.

Он смотрел ей в лицо. Не в глаза. В переносицу. Она прислушалась. Внутри было нормально. Не похоже, чтобы на ее территорию пробовали проникнуть.

Она тоже выбрала точку помимо его лица. Ухо. У человека смешные уши. Это всегда казалось ей забавным. Если увидеть у человека уши, он начинает казаться пришельцем. Делается только похожим на человека. Уши его выдают. Уши принадлежат животному. И демонстрируемый разум кажется ненастоящим. Всё, что человек говорит, когда у него торчат уши, выглядит заблуждением.

У псих-президента уши были плотно прижаты и заострены кверху. Чтобы удобнее пролезать. И ничего не пропустить. Они делали его похожим на временно образумившегося среднего хищника, которому смертельно надоело носить штатское, невыносимо жмущее со всех сторон.

А я? — подумала Лушка. И попыталась поймать свое отражение в стекле шкафа. Видно было неубедительно прозрачно, но уши тоже торчали. И здорово топырились, приподнимая мало отросшие волосы. Хотелось взять голову, как кастрюлю, и переставить с горячего на холодное. Или с холодного на горячее.

Время шло. Десять минут. Пятнадцать. Лушка пожалела, что не прихватила с собой учебник английского для седьмого класса — запомнила бы очередную страницу.

Ржать до вечера, если подумать. За такое время можно зачать, и родить, и еще кое-что. А я — будто так и надо. Да уж, скрутила себя так, что никто не признает. Из кодлы через пятнадцать минут выпрут, тихая, смирная, на хвосте стоят, а я не вякаю.