Читать книгу - "Катушка синих ниток - Энн Тайлер"

– Вот что, миссис Брилл, – говорил он, – я уж не знаю почему, но этак не делается. У Ремингтонов не так, и у Уорингов тоже.

Эти два гилфордских семейства пользовались особенным уважением миссис Брилл. И та отступа-да: «Что ж, полагаю, вам лучше знать», и Джуниор действовал по своей задумке. Ведь это, в конце концов, был дом всей его жизни (как у других мужчин бывает любовь всей жизни), и вопреки всякой логике он верил, что в один прекрасный день тут поселится. Семья Брилл въехала и захламила просторные комнаты пошлыми финтифлюшками, но Джуниор сохранял безмятежный оптимизм. А когда миссис Брилл начала жаловаться на изоляцию, на удаленность от центра города, когда устроила истерику, обнаружив на террасе воровские инструменты, Джуниор буквально услышал щелчок, с которым его мир повернулся и встал на положенное место. Наконец-то дом перейдет к нему.

К изначальному, истинному своему хозяину.

В те недели, что Джуниор приводил дом в порядок, прежде чем поселить здесь семью, он приезжал рано по утрам просто ради того, чтобы насладиться волшебно пустыми комнатами и нескрипучими половицами, полюбоваться крепенькими кранами в ванной. Миссис Брилл просила краны, которые видела в парижской гостинице, граненые хрустальные шишаки размером с шарик для пинг-понга. Однако, по мнению Джуниора, единственно разумным было выбрать пухлые белые фарфоровые крестики – их проще всего повернуть мыльной рукой, – и мистер Брилл для разнообразия осмелился высказаться в его поддержку.

Джуниору нравилось смотреть на лестницу и представлять, как по ней плавно спускается его дочь, элегантная молодая женщина в свадебном белом атласном платье. Перед его мысленным взором вставал обеденный стол: по обе стороны – внуки, внуки, в основном мальчики, сыновья его сына, продолжатели рода. Все они взирали на Джуниора, повернувшись к нему, как подсолнухи к солнцу, и слушали его ученые речи. (Возможно, имеет смысл назначать тему разговора на каждый вечер – музыка, искусство, политика.) Ветчина или жареный гусь стояли перед ним и ждали, пока он их разрежет, воду подали в винных бокалах, а салатные вилки заблаговременно охладили – он однажды подглядел, как это делала горничная Ремингтонов.

До сей поры все у него шло кое-как, тяп-ляп – взросление, тайный роман, хромоногий брак, жалкий съемный домишко в убогом районе, – но теперь все изменится. Жизнь начнется по-настоящему.

Но тут, естественно, Линии Мэй взяла да испортила качели на крыльце.

При Бриллах там стояло железное белое чудище с острыми зазубринами, царапавшими спину. Ржавые крюки восьмеркой жалобно скрипели, а тяжелые цепи при неосторожности больно прищемляли пальцы. Но миссис Брилл качалась на этих качелях еще маленькой девочкой, и по тому, с какой тоской она поведала об этом Джуниору, ясно было, что она ту девочку обожает, лелеет воспоминания о прелестном своем детском «я». С железным монстром пришлось смириться.

Бриллы переселялись из дома в квартиру, а потому мебель на крыльце оставили. Миссис Брилл грустно попросила Джуниора заботиться о ее качелях, и тот сказал:

– Конечно, мэм, непременно. – Но, едва Бриллы уехали, влез на лестницу и самолично чудище снял.

Он знал, что требуется взамен – качели с простым деревянным, медового оттенка, сиденьем, с реечными спинкой и подлокотниками. Он повесит их на специальной веревке, белее и мягче, приятнее для рук, чем обыкновенная, и при движении они не будут издавать ни звука – лишь еле слышный благородный шорох, как, представлялось ему, от яхтенных парусов. Джуниор видел такие качели в родном городе, у мистера Малдуна. Тот управлял слюдяными шахтами и жил в доме с длинным крыльцом из лакированных досок, и лакированными входными ступенями, и лакированными качелями.

В магазине и близко похожего не нашлось. Пришлось заказывать, и обошлось это в целое состояние. Он даже не сказал Линии сколько. Она спрашивала, поскольку с деньгами было не очень, первоначальный взнос за дом почти разорил их. Но он ответил:

– Да какая разница? Пусть лучше мир перевернется, чем на моем крыльце останется эта белая кружевная железяка.

Качели привезли не обработанными, как он и просил, чтобы на месте проморить их до нужного оттенка. Он поручил это Юджину, лучшему своему маляру. Другой работник, парень с Восточного берега[42], прикрепил веревки к тяжелым медным кольцам, он был дока в таких вещах, и присвистнул, увидев медь, но у Джуниора имелся личный запас, а что война идет, так не он ее развязал. Наконец качели повесили. Сквозь лак просвечивал древесный рисунок, бесшумные веревки шелковисто блестели белым – и Джуниор просиял от удовольствия. В кои-то веки его мечта стала явью во всех подробностях.

Линии Мэй почти не бывала в доме. Переезд увлекал ее явно не так сильно, как Джуниора. Он этого не понимал. Любая другая женщина прыгала бы от восторга! А Линии все не так: слишком дорого, слишком «футы-нуты», слишком далеко от подруг. Ну ничего, после дотумкает. Он не намерен тратить слова на объяснения. Но вот качели повесили, и ему сразу захотелось похвастать ими перед женой. В следующее же воскресенье утром, едва она с детьми вернулась из церкви, он повез их смотреть дом. О качелях молчал, хотел удивить. Лишь бросил вскользь, что коль скоро до переезда всего пара недель, то, наверное, стоит прихватить с собой несколько уже упакованных ящиков. Линии ответила: «Да, хорошо», но после церкви все медлила. Настаивала, что сначала надо пообедать.

– Пообедаем, когда вернемся, – сказал он.

– Тогда я хотя бы сниму хорошую одежду, – пробормотала она.

– Зачем еще? – недовольно буркнул он. – Езжай в чем есть.

Он пока не заговаривал с ней об этом, но считал, что после переезда Линии следовало бы следить за тем, как она одевается. А то ходит как дома было принято. И почти все сама шьет и себе, и детям, они вечно в чем-то мешковатом, кургузом.

Но Линии возразила:

– Не таскать же пыльные ящики в хорошем платье.

И ему пришлось ждать, пока она переоденется и переоденет детей. Он остался в воскресном костюме. До сих пор будущие соседи, случись им выглянуть из окон – а им случалось, он нисколько не сомневался, – видели его исключительно в комбинезоне, но теперь пора показать себя с лучшей стороны.

В грузовике Меррик сидела между Джуниором и Линии; Редклифф – у матери на коленях. Джуниор выбирал самые живописные улочки, будто надеясь поразить жену их красотой. Стоял апрель, и все вокруг цвело: азалии, рододендроны, багряники. Они подъехали к дому Бриллов – дому Уитшенков! – и он показал на белый кизил и предложил:

– Может, когда переедем, посадишь розы?

Но Линии отмахнулась:

– Какие тут розы! Сплошная тень.