Читать книгу - "Пламенеющий воздух - Борис Евсеев"

Трифон и Столбов, оставив Женчика на связи в конторе «Ромэфира», крадучись шли в морг. Плечи Столбова приятно тяжелил уложенный на дно просторного рюкзака новенький генератор-теслометр.

С дороги Трифон позвонил Женчику:

— Die sсhöne Müllеrin!.. Запускай, говорю, красота моя, мельницу…

В месте временного упокоения и подготовки к переходу в иную жизнь было чисто, но неприятно.

Столбов поеживался, Трифон держался гоголем.

— Мне патологоанатом знакомый рассказал… Тут понимаешь какая петрушка… Руку ему недоморозили! Вот рука, как лягушачья лапка, и сокращается. Теперь такие недоморозки — обычное дело. Но глянуть все-таки надо. Струпу и Пикашу я на ночь закуску и пойло выдал, они не помешают, — старался на ходу ободрить Столбова Трифон.

— Ты устраивайся с теслометром перед дверью. Для чистоты эксперимента… Сесть негде, так ты уж на корточках… А я зайду, гляну на Рому. Потом часа полтора тут, за стеной, над приборами поколдуем. Попробуем направленным эфиропотоком на Ромчика воздействовать. И показания прямо здесь снимем…

— А Женчик?

— У нее свои заботы. Ветрогенераторы у нас с тобой и раньше паршивенько мельничным шумом, ну то есть инфразвуком на эфир воздействовали. А теперь и подавно. Вот Женчик мельницу оставшуюся и проконтролирует… Но, если честно, Женчика в «Ромэфире» я для отвода глаз посадил. Сильно мешают нам в последнее время!

— Кто мешает, Трифон Петрович?

Усынин не ответил.

Вошли в узкое помещение.

— Чистилище, — просипел Трифон.

— Предбанник, — поправил практичный Столбов.

Справа от предбанника был вход в обычный, довольно просторный морг. Слева — в морозильник.

Столбов расстегнул ранец и, чуть повозившись, включил генератор-теслометр, похожий на обычный компьютер с приваренным сбоку стержнем и мерцающей, круглой, как тот фонарик-жучок, коробкой генератора.

— Я на десять минут. Ты устраивайся поудобней. — Трифон толкнул дверь, ведущую налево, в морозильник…

* * *

Вихри эфира, после Главного эксперимента почти успокоившиеся, вдруг снова почуяли принудиловку и нажим!

Один из потоков, струивший себя невидимо в океане эфира (так бегут по дну морей незримые реки: мощные, стремительные, но отнюдь не менее значимые, чем Дон, Днепр, Волга!), — ускорился и чуть изменил направление.

Ускорение вышло не так чтобы сильным. Но все же оно было.

Напряжение в общем эфиропотоке сразу возросло, и скорость его увеличилась значительно. Острые огненные языки и мосластые руки, отделенные от туловищ, вдруг замелькали в пространстве. Враз отвердевшие, загнувшиеся калеными стрелами перья и в мгновение ока заострившиеся, на длинных цыпастых ногах когти понеслись прыжками через волжские холмы!

Однако уже через несколько минут активное воздействие на эфир кончилось. Скорость одного из постоянных потоков, летевшего к Волге и близ реки уходившего в землю, — вернулась к обычным значениям.

Эфиросфера — успокоилась.

И лишь напоследок над фронтоном «Ромэфира» шевельнулась еще резная флюгарка, представлявшая собой диковинного шестикрылого петуха.

Кур жестяной, кур романовский залопотал, захлопал укрепленными на шарнирах крыльями, словно хотел слететь в сад, там меж деревьев резво прошвырнуться, спешно кого-то долбануть клювом, а может и разодрать пополам острыми своими шпорами.

Но никуда кур не слетел и никого клювом не долбанул: стальной шпиль под ним внезапно переломился надвое, и кур жестяной, кур романовский так на боку и завис…

Здесь все стихло окончательно, не причинив на этот раз ни людям, ни живности даже и крохи вреда.

* * *

Трифон вошел в расположенное латинской буквой «L» помещение морозильника, завернул за угол и остановился как вкопанный.

Одна из многочисленных ячеек, расположенных в стене, подобно вокзальным камерам хранения, была открыта. Из нее больше чем наполовину выставились узкие, легонькие и притом совершенно пустые носилки.

А на стуле, закутанный по пояс в простыню, так что видны были только босые ступни его, сидел покойный Рома Петров.

На коленях у него лежала книга. Глаза были открыты. Но они ничего не видели: глаза у Ромы были мертвые.

«Струп с Пикашом пошутили! Точно! Только они стул сюда могли приволочь. Да еще усадили на него покойника… Ну, сторожа хреновы, ну, вы у меня!..»

Трифон сделал шаг вперед. Рома уронил книгу на пол.

Книга, на лету раскрывшись, упала на каменный пол и, поскольку пол был слегка наклонным, поехала в сторону. От ее падения произошел необычный и не сразу смолкший звук: словно не маленький аккуратный том, а тонкий и широкий станиолевый лист упал на бетонный пол…

Трифон, скосив глаза, прочитал название.

«Алфавитный патерик» — алмазной вязью было выведено на книге.

Трифон хотел было позвать Столбова, но вслед за книгой шевельнулся и сам Рома. Шевеление покойного — мягкое, едва заметное — напомнило Трифону дрожь отражений в летней речной воде…

На задних лапках, как тот байбачок у норки, замер Трифон перед Ромой.

Тут же Ромины глаза вспыхнули изнутри загадочным, может даже неоновым светом, лицо подобрело, глубокая морщина на переносице разгладилась. Казалось: Рома силится улыбнуться, но никак не может.

Сладкий запах цветущей гнили вдруг распространился в воздухе морга. Свет в морозильнике вспыхнул ярче, пролился сильней. Трифону внезапно представилось: «Не какой-то неоновый! Свет негасимый…».

От разлившегося и уже вовсю бушующего света у Трифона потемнело в глазах. Неловко опершись о стену, он сбил плечом светильник. Тот с грохотом упал на пол. Морозильник завернуло спиралью, сознание пугливо рванулось в сторону, кувырнулось вниз…

Услышав шум, Столбов приоткрыл дверь.

Увидав Ромины пылающие негасимым светом глаза — как будто его траванули полицейской «черемухой» или другим спецсредством, — бесчувственно сполз на пол.

* * *

Трифона и Столбова обнаружили в городском морге вернувшиеся после ночного отдыха сторожа. Незваные гости лежали на полу, ближе к выходу из морозильника. А Рома Петров — тот находился, где ему находиться было и положено: на носилках, укрытый простыней. Правда, носилки больше чем наполовину выставлялись из ячейки.

Это был явный непорядок.

Еще невдалеке от стеллажей стоял деревянный, покрытый кожзаменителем стул. На стуле — забытая кем-то книга.

Трифон и Столбов были живы, но в сознание не приходили.

В городской больнице их привели в норму быстро, однако отвечать прибывшей полиции на вопросы по существу оба отказались.

Трифон нес какую-то белиберду, блаженно скалился, бормотал сквозь отросшую комками бороду: