Читать книгу - "Личное дело игрока Рубашова - Карл-Йоганн Вальгрен"

И во всех гостиных Каталонии дамы следили, как медленно появляется поляроидное изображение на снимке. Фотография изображала лично сеньора Энрике Чуспо Торреса, голого, хотя почему-то со свиным рылом, лежащим между ног помрежа Антонии Альварес. Его волосатая задница на высоте любовной амплитуды взмыла в воздух, и в щедро приоткрывшейся расщелине ошеломленные телезрительницы ясно увидели похожий на розовый грецкий орех геморрой…

— Это не так! — закричал Торрес, пока Сандерс вновь наводил на него поляроид. — Это неправда! Я ни о чем таком не думал! Уберите это!

— У вас исключительно богатая фантазия, — сказал Алекс Сандерс и достал из аппарата второй снимок, — и не менее богатый телекинетический дар. Превосходит почти все, что мы видели.

На фото был снова Торрес, на этот раз прильнувший к левому соску блондинки из первого ряда. У него были большие собачьи уши и обезьяний хвост.

— Ложь! — кричал он. — Я никогда бы… Диспетчер! Прервите немедленно эфир! Я сказал, выключайте! Гоните рекламу!

Но передача продолжалась, потому что камеры и все оборудование уже никому не подчинялись, они делали, что им захочется, вели себя то как дьяволы, то как ангелы… и в гостиных Каталонии те, кому посчастливилось включить в эти минуты телевизор, наблюдали в прямой трансляции самые невероятные сцены, разыгравшиеся в студии каталонского телевидения.

На экране появилась полубезумная физиономия Энрике Чуспо Торреса крупным планом, видно было, как по его черным от туши щекам ручьями течет пот, увлекая за собой коконы пудры… а его самая большая тайна, еще с того времени, когда он зачитывал прогноз погоды, его парик… парик вдруг обзавелся крыльями, как у летучей мыши, и, к ужасу хозяина, взмыл под потолок, обнажив плешивую голову. Мистер Сандерс и профессор Ван дер Вейден спокойно сидели на диване, положив ноги на столик. Жестом гипнотизера и волшебника Сандерс извлек из кармана изумрудную бутылочку и выпустил из нее нечто, что, судя по виду, не могло быть ничем иным, кроме как демоном — из тех, что фасуют по бутылкам. Полупрозрачная нечисть весело отплясала старинный регтайм, приняв, впрочем, меры предосторожности — кончик хвоста ни на секунду не покидал бутылочку. С потолка сыпались черные тюльпаны. Камеры парили в воздухе. Диапроектор без устали показывал события из частной жизни Энрике Чуспо Торреса; вот он в тайной любовной поездке в Швейцарии с помрежем Антонией Альварес, они занимаются любовью в бассейне, причем на нем шляпа. Вот в каком-то сомнительном ночном клубе в Кордобе известный, хотя и старающийся быть незаметным, член правительства сует ему в карман пачку стодолларовых ассигнаций, чтобы Торрес поддержал его в предвыборной кампании. Вот он голый и пьяный в клубе трансвеститов в Баррио Чино, а вот картина из его юности — обозлившись, что его не взяли в юношескую футбольную команду Барселоны, он удушил свою кошку. Из диспетчерской вырывались огонь и клубы дыма, включилась система спринклеров,[57]и в водяном тумане засияла миниатюрная радуга. Персонал студии разбежался кто куда, а зрители вдруг услышали голос жены Энрике, Урсулы: она позвонила на студию, назвала мужа хряком и козлом и официально объявила на всю Каталонию, что требует немедленного развода. Из прожекторов забили фонтаны шампанского, по полу прыгали неизвестно откуда взявшиеся тысячи золотых рыбок. Перепуганная публика во главе с опозоренной ни за что ни про что блондинкой ринулась к выходам, сопровождаемая демоническим хохотом и брызгами искр из штепсельных розеток. И во всем этом хаосе, рядом с ведущим программы Энрике Чуспо Торресом, подобно капитану тонущего корабля забравшимся на прожектор, словно это была последняя из оставшихся над водою мачт, рядом с Торресом, тщетно призывавшим запустить рекламный ролик… да, совсем недалеко от него, на студийном диванчике притулился Йозеф-Николай Дмитриевич Рубашов… он словно задремал, сжимая в руке свой древний контракт. Он являет собою образец старого, опустившегося, падшего духом человека. И нам его очень жаль. Мы страдаем вместе с ним, мы искренне желаем ему лучшей судьбы. Он так стар, его реакции замедлены, настолько ослаблено его обоняние, что только когда хаос и чертовщина достигли наивысшей своей точки, и мы решили окликнуть его голосом, знакомым ему с начала столетия, только тогда он понял, кто мы. Он поднялся с дивана и с безумным блеском в глазах, с руками, сложенными так, как будто он собирается кого-то задушить, двинулся по направлению к нам старческой, семенящей походкой.

Не то чтобы мы чего-то боялись, но мы решили, что вечер на этом можно закончить. И мы исчезли, растворились, а все телевизионные аппараты Каталонии все еще вздрагивали в непонятном полтергейсте, пока наконец на экране не появилась надпись — «Временный перерыв».