Читать книгу - "Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста"

– Так я не понял! Ты, значит, у шамана научился, то есть силу взял? – уточнил Малява.

– Силу я взял от лучика, – поправил его Якут. – Лучик находит того, кто готов, хоть на воле, хоть в отсидке.

– Скажи, Володя, а ты слыхал об Илимпо? – безо всякой надежды спросил Звягинцев.

– Может, и слыхал… – равнодушно ответил Якут. – Был у нас на Енисее такой шаман… Два года эмгэбэшников по тайге таскал, вроде Ивана Сусанина.

– А Кама… Может быть… – от волнения Звягинцев привстал с лапника, и боль в отбитом теле напомнила о себе.

Якут приложил палец к губам:

– Тебе надо отдохнуть! Разбужу, когда надо будет.

– Не засну я, – простонал Звягинцев. – Давай еще поговорим…

– Спать, – Якут щелкнул пальцами – и Звягинцев послушно положил ладони под щеку и мирно засопел.

– Научи, – восхищенно попросил Малява.

Рыжая бестия, оторвавшийся от Главшпана и его кодлы, усиленно лебезил перед новым авторитетом.

– А я тебя бесплатно распартачу, хочешь перстни на руках, хочешь бабу голую на плече.

– Тебя как звать-то, живописец?

– Марей… Зипунов…

– Вот что, Марей, этому научить нельзя, сам смотри и смекай… А если рисуешь, так лучше картины пиши или плакаты.

– Наша сила в наших плавках? – усмехнулся Марей. – Меня за такое едва в карцер не упекли. А коли ты так умеешь, – Марей лихо щелкнул пальцами, – то и охрану сможешь снять. Слухай сюда! – поднажал он. – Пора нам отсюда когти рвать! Главшпан очухается и старика по-любому завалит. И нам с тобою тоже – хана! Крысиного яда в мурцовку кинет или еще чего придумает…

– Ладно, дай подумать, – кивнул Якут.

– Да чего тут думать! Река со дня на день вскроется, на плоту и рванем. – Марей оглянулся на крепко увязанные стволы для перегонки.

– Нет, рвать не будем, подождем амнистии, уже недолго, – глядя в огонь у костра, сказал Шаман.

Так оно и случилось, через месяц грянула знаменитая амнистия к 20-летию Победы, и в августе 1965 года Шаман, Марей и Батя, со справками об освобождении, оказались в низовьях Енисея в Туруханском крае. Собрали плот и поплыли на север, выспрашивая в прибрежных деревеньках о шамане Илимпо. Оленные люди, а тем паче русские, не знали такого. Большинство эвенков к этому времени уже перестали кочевать и поселились в бывших факториях, а ныне промысловых поселках, и только в поселке Январском им указали на двухэтажный барак, переделанный под персональное жилье, там и жил «последний шаман орочен». От местных эвенков они узнали, что этот шутник перенес свой чум в городскую квартиру, провертел дымник на улицу и в холода топил каменку, выложенную прямо на деревянном полу. Его белый олень жил здесь же, в стойле рядом с коровенками местной «якутской» породы. Судя по дыму, валящему в чердачное оконце, старый шаман был дома. Хозяин вышел к ним из самого настоящего чума, упирающегося остьями в закопченный потолок, – маленький, безбородый, похожий на внезапно одряхлевшее дитя. Он моргал погасшими глазками, не узнавая вошедших.

– Ну, здравствуй, Оленко, моя таежная сказка! – Звягинцев обнял его за костлявые плечики и зажмурился от внезапной рези в глазах, но не заплакал, он давно разучился плакать.

– Кола! Вова! – обрадовался старик. – Эко! Аяври Кунакан! – бормотал он слова радости, понятные без перевода. – Старый Илимпо почти ослеп, но все еще помнит ту яму с теплой водой в верховьях Учи! Там лежит Бата-Сульдэ: Железный Шар. Мы найдем его, а потом уйдем на Эни-Сай, и Мать-Река сама отнесет нас в селение Эден-Кутун!

В тайге было тихо, так тихо, точно сокровенная жизнь в одночасье снялась с насиженных гнезд, покинула логовища и норы и ушла, не оставив следов. Не было даже гнуса, хотя всего месяц назад над болотами плясали черные столбы мошки.

И в небе было пусто: орлы и сапсаны, вечные стражи Божьих гор, откочевали южнее – на плато Сыверма и Муторан. В такой тишине слышнее мысли человека и его тайный разговор с властителями судеб, и в безмолвии мира ровно течет шаманская песня.

Звягинцев брел за Илимпо, за ним ковылял Марей, замыкающим шел Якут – Ворава. Старый шаман держал за повод Бугике, белого оленя-трехлетку.

Заночевали в командорской избе Кулика, сохранившейся на удивление хорошо, и ранним утром поднялись на вершину горы Стойковича. К полудню небольшая экспедиция вышла к границам вывала. Обугленные склоны так и не обросли молодым лесом. Деревья и травы упорно не хотели пускать корни на пепелище.

Илимпо уверенно двигался в глубину вываленного леса, к чудом выжившей кедровой роще. Стволы деревьев, переживших агонию взрыва, были перекручены винтами и пластичными извивами. За танцующими кедрами блестело круглое озерцо, похожее на воронку.

– Лезь сюда! – приказал Звягинцеву старый шаман. – Будешь снова молодой и ярый, что мой Бугике.

Звягинцев недоверчиво сбросил одежду, зашел по шею в воду и окунулся с головой.

– Тепло? – спросил Илимпо.

– Как в бане! – с восторгом отозвался Звягинцев.

– Здесь лежит душа Железного Шамана! – бормотал Илимпо. – Я чую его горячее дыхание! Ничего не могло измениться… Поищи на дне, Кола!

Звягинцев занырнул еще раз и нашарил на дне воронки нечто круглое, покрытое слоем скользкого ила.

Трясущимися руками он очистил шар и прочитал маркировку, чтобы окончательно убедиться, что именно этот «орешек» он запустил семнадцать лет назад.

– Да это он… Он лежит все в той же яме, – подтвердил Илимпо, любовно оглядывая шар. – И в нем все так же спит душа Железного Шамана.

– Сталина? – зловеще переспросил Звягинцев. – Его черная душа заключена в эту скорлупу?

Илимпо важно кивнул.

– А что, если я уничтожу это Кощеево яйцо?! – прошептал Звягинцев. – Взорву?! Брошу в домну?! Переплавлю или перекую?!

– Никто не перекует прошлое, – покачал головой Илимпо. – Ты спрашиваешь, что будет, если уничтожить дух Сталина? Смотри!

Илимпо выдернул из своего костюма подвеску: низку сине-бирюзовых бус, и разорвал жилку. Звягинцев вздрогнул и пошатнулся: раскатившиеся бусины шаманского костюма слились с видением рассыпающегося мира: светила забыли свой путь по орбитам и сталкивались в дикой пляске, рушились горы и вскипали моря, и камни распадались на атомы, на разноцветные вихри в безумной центрифуге Времени. Железный шар из прошлого соединял звенья времени, как стальная крепь, и, утратив одно из своих колец, всего лишь фрагмент спирали, маленький позвонок, или коленце, живой, полный соков стебель настоящего обращался в кисель… в гниющий труп…

– Но что, скажи, что мне делать с моей ненавистью к нему? – прошептал Звягинцев.

– Понять – это простить и целиком вместить в свое сердце. Поверь, Кола, тебе станет легче! – Илимпо положил ладонь на плечо Звягинцева и заглянул в глаза, с выражением мольбы и боли.