Читать книгу - "Переломленная судьба - Дун Си"

Ван Хуай замечал:

— Как можно оставаться безразличным к таким важным вещам? Даже самый последний слюнтяй и тот бы уже ясно дал понять, что он решительно против такого поведения. Любой бы на твоем месте уже сделал бы строгое предупреждение. Если не умеешь крепко выражаться, так поучись у своей матери.

— Замолчите уже все! Что было, то прошло. Сяовэнь уже давно все поняла, вы тоже перестаньте чесать языками. Если хотите кого-то винить, так вините меня: за то, что не поступил в университет, за то, что у меня нет способностей, за то, что я бедный.

От этих слов Ван Чанчи в глазах Сяовэнь заблестели слезы, и она тут же принялась готовить еще одно блюдо. Показывая на тарелку с готовым блюдом, она сказала, что приготовила его специально для Ван Чанчи, а не для кого-то еще: «Он целыми днями убивается на стройке, так что ему полагается есть больше». В итоге к этому блюду вообще никто не притронулся, потому как Ван Хуай и Лю Шуанцзюй искренне согласились с Сяовэнь, а Ван Чанчи не понравилось, что Сяовэнь таким образом выказала разное отношение к нему и к его родителям.

Ван Хуай, Лю Шуанцзюй и Сяовэнь бросили свои прежние занятия и теперь день-деньской сидели дома, следуя примеру добродетельности. Лю Шуанцзюй было невмоготу все время просиживать в четырех стенах, ей хотелось выйти куда-нибудь с Ван Хуаем, чтобы хотя бы просто проветриться, однако одной ей было не под силу спустить коляску с ним со второго этажа. Сяовэнь это прекрасно понимала, но делала вид, что не замечает этого, и все время только и ждала момента, когда же Лю Шуанцзюй обратится к ней за помощью. Лю Шуанцзюй не хотела ни о чем просить Сяовэнь, а потому додумалась сначала спускать на закорках Ван Хуая, а уж потом, оставив его на лестничной площадке, подниматься за коляской. Всякий раз, спускаясь или поднимаясь, Лю Шуанцзюй носила Ван Хуая и его коляску по отдельности, и хотя Сяовэнь находилась поблизости, она ни разу не протянула руку помощи. От этого Лю Шуанцзюй и Ван Хуай кипели от негодования, они чувствовали, что Сяовэнь изменилась, она уже не была такой доброй, как прежде. Что до Сяовэнь, то она оставалась холодной, потому что хотела проучить свекровь и свекра.

Как-то вечером, когда Ван Чанчи вышел со стройплощадки, на пыльной дороге он четко различил два до боли знакомых силуэта. Оба вертели головами, посматривая на ворота стройплощадки. Возможно, из-за долгого ожидания, проглядев все глаза, они совершенно не заметили Ван Чанчи, и даже когда тот появился прямо перед ними, его не сразу увидели. Они напоминали скульптурную группу, при этом один из них походил на роденовского «Мыслителя». «Мыслителем» был Ван Хуай. Весь исцарапанный, он прижимал к своему лицу полотенце.

— Кто это сделал? — спросил Ван Чанчи.

— Попрошайка, — ответила Лю Шуанцзюй. — Не думала, что в городе у каждого попрошайки есть своя территория. Если бы не двое полицейских, твоего отца бы уже забили до смерти.

— Кто заставил вас идти попрошайничать? — спросил Ван Чанчи.

— Я говорил, что не надо, но твоя мать сказала, что мы все равно болтаемся без дела. Начни я протестовать, она откажется помогать мне ходить в туалет и заносить домой. На последнее мне плевать, а вот если откажет с туалетом, мне придется делать свои дела прямо в штаны.

— Один другого стоите, — произнес Ван Чанчи, сверля мать взглядом. — Вон сколько кровищи, почему не пошли в больницу?

— Зачем деньги выбрасывать на ветер? Через пару дней и так все заживет, — ответил Ван Хуай.

Ван Чанчи хотел было отстранить руку Ван Хуая, чтобы осмотреть рану, но тот крепко прижал ее ко лбу и не отрывал.

— Ничего страшного, — повторил он, — обычная ссадина.

— Здесь такая пылища, зачем вы вообще сюда сунулись? — спросил Ван Чанчи.

— Хотел устроить совещание постоянного комитета, — признался Ван Хуай.

— Устроим дома, — ответил Ван Чанчи.

— Если дома, то выйдет расширенное заседание.

Ван Чанчи недовольно засопел, после чего, отвернувшись в сторону, произнес:

— Говори уже, что там за ерунда?

Ван Хуай вместо того, чтобы сразу перейти к делу, сперва решил задать разговору нужный тон. Неожиданно он махнул свободной рукой в сторону стройки и спросил:

— Ты решил здесь всю свою жизнь провести?

— А куда я еще могу пойти?

— Все эти дни я все думал о том, что если ты ничего не изменишь, то так и будешь тянуть лямку, перебиваясь малым, это нисколечко не улучшит твою судьбу.

— Было бы неплохо вытаскивать у кого-нибудь из носа козявки, но улучшит ли это судьбу?

— Надо что-то менять, иначе точно так же угаснет и факел Дачжи… Что толку, что ты из деревни попал в город и у тебя есть сын? Кроме того, что ты стал инвалидом, ничего в твоей жизни не изменилось… А все из-за того, что ты недостаточно усерден.

Ван Чанчи, вытянув перед собой руки, спросил:

— Да ты посмотри, на что стали похожи мои пальцы? Разве это не говорит об усердии?

Родители посмотрели на его руки: пальцы Ван Чанчи и правда стали кривыми, черными, опухшими, сплошь покрытыми ссадинами. Они напоминали поссорившихся братьев, которые уже никак не могли соединиться. В глазах Лю Шуанцзюй заблестели слезы, а Ван Хуай, никак не отреагировав, продолжал:

— Ты не долбил стену, чтобы пользоваться светом соседа, не занимался по ночам при свете луны, не привязывал себя к балке и не колол себя шилом^[25]…

— Зато пока учился, я дважды падал в обморок от голода.

— Пока не заучишься до смерти, это не будет называться усердием. Мог бы ты снова сдать экзамены, чтобы все-таки поступить в университет? Только поступив в университет и став чиновником, ты бы смог родиться заново. Иначе так и останешься на всю жизнь в чернорабочих.

— Я теперь, кроме состава кирпичей да цементного раствора, ничего не знаю, я и ручку-то в пальцах не удержу.

— А как же в свое время это сделали тысячи молодых рабочих? Ведь у тебя и руки, и ноги, и нос, и рот — все на месте, так почему тебе не достичь того, что достигли другие?

— Да потому, что это отсутствует в моих генах, — упорствовал Ван Чанчи.

— Тогда всю жизнь будешь давиться этой пылью.

— Раз у меня судьба давиться пылью, к чему метить в чиновники?

— Ты неправ. Тебе сколько лет? У тебя еще есть время.

— С чего ты взял, что мне под силу то, с чем не справился ты?

Ван Хуай злился на упрямство сына, но одновременно и страдал, что тот убивается на работе, и сердился, что тот ничего не хочет менять. Ван Чанчи напоминал ему комок глины, который не хотел прилипать к стене, или дикого кота, который не желал покидать горящий лес. Кровь прилила к голове Ван Хуая, и он почувствовал жар в запекшейся ране. Его полотенце тотчас увлажнилось, а ладони стали холодными как лед. От разочарования у него потекла кровь.