Читать книгу - "Красная камелия в снегу - Владимир Матлин"

Он ответил нехотя:

— Что-то голова разболелась. Доедай одна, я здесь отдохну перед спектаклем.

Прошло еще несколько дней. Несмотря на занятость, Арнольд продолжал звонить в Вашингтон, в службу иммиграции, настаивая на быстрейшем решении дела.

Получив уклончивый ответ от какого-нибудь чиновника, он узнавал фамилию его непосредственного начальника и начинал дозваниваться к нему. Это было непросто, чиновники постоянно были на совещаниях, заседаниях и в отъездах, ему советовали позвонить тогда-то или тогда-то, и приходилось отлучаться с репетиций. А однажды, в среду, он опоздал на дневной спектакль. Тогда он решил подать жалобу на имя директора службы иммиграции и натурализации. Сработала эта жалоба или нет, но вскоре он получил приглашение на прием в местное, нью-йоркское отделение иммиграционной службы.

Это было как раз в день премьеры «Похищения из сераля», репетиции не было, и в назначенное время Арнольд вошел в назначенный кабинет пригласившего его чиновника.

Им оказался пожилой негр с улыбкой Луи Армстронга, но с тоненьким, интеллигентским голоском; звали его Луи Вильямс. Он осведомился, подтверждает ли заявитель факты, изложенные в его письме, и попросил Арнольда ответить на ряд вопросов.

Первый вопрос Арнольд предвидел: на чем основана его уверенность, что именно мистер Ошмиански доносил на него? Арнольд рассказал, как во время гастрольных поездок оркестра в Тульскую область они с его другом Кириллом Ухановым сидели в автобусе рядом, на одном сиденье, и обсуждали планы эмиграции, а сзади них сидел Ошмянский, который подслушал разговор и сообщил в партком. («Куда?» — «В партком — в местный комитет коммунистической партии».) После этого их вызвали, сначала Кирилла, потом Арнольда, в спецотдел и там долго допрашивали об их намерении эмигрировать. («Куда?» — «В спецотдел — отделение КГБ в местной организации Госконцерта».) Они, конечно, все отрицали. Однако их предупредили, что, если они предпримут хоть малейшие шаги в направлении отъезда, им будет плохо.

Но им и так пришлось плохо: их категорически исключили из всех гастрольных поездок за рубеж (так Арнольд объяснил слово «невыездной»), а поскольку оркестр выезжал в Румынию и Болгарию, их перевели на другую работу — менее престижную, хуже оплачиваемую и не соответствующую их квалификации.

Луи Вильямс внимательно слушал, сочувственно кивал головой, а потом спросил:

— А вам устраивали очную ставку с мистером Ошми-ански?

— Нет конечно. Его имя даже не упоминалось. Они не выдают своих осведомителей. Но по всем деталям, о которых они знали, мы пришли к выводу, что это был он, Ошмянский, и что речь шла о нашем разговоре в автобусе. Мы в этом убеждены на сто процентов. Уханов готов дать показания под присягой.

— Пока не надо.

Мистер Вильямс задумчиво посмотрел в окно на глухую стену соседнего дома и слегка пожал плечами.

— Видите ли, тут остается неясным один очень важный вопрос. Допустим, вам удалось доказать, что это именно Ошмиански сообщил о вас в… органы власти. Но почему нужно думать, что он действовал как член репрессивной организации КГБ, а не как рядовой гражданин, который из чувства, допустим, патриотизма или извращенно понимаемой справедливости решил сигнализировать властям. Вы понимаете? — Вильямс перегнулся через стол, посмотрел Арнольду в глаза и улыбнулся своей неотразимой улыбкой Армстронга. — В соответствии с законом, на который вы ссылаетесь, должно быть установлено, что данное лицо принимало участие в организованных репрессиях против представителей преследуемых меньшинств именно как часть репрессивного аппарата, а не просто индивидуум с плохим характером, который ссорится с сослуживцами. Понимаете? Можно, конечно, предположить, что этот Ошмиански доносил на вас и вашего друга из ненависти к евреям, что препятствовал вашей эмиграции в Израиль из антисемитских побуждений. В этом случае…

Арнольд протестующе замахал руками.

— Нет, нет! Я этого не утверждаю! Мой друг, Уханов, не собирался в Израиль, он вообще не еврей, он просто хотел уехать от коммунизма. А вот Ошмянский еврей, а доносил он из приспособленчества. Антисемитизм здесь ни при чем.

Улыбка плавно сошла с лица мистера Вильямса. Он в полной растерянности уставился на Арнольда.

— Простите, я не совсем понимаю… Значит, мистер Ошмиански еврей? И он доносил на вас, что вы хотите в Израиль? Так?

— Ну и что из того, что он еврей? Он донес на нас, чтобы войти в доверие, чтобы улучшить свое положение, чтобы его пускали за границу! Музыкант-то он неважный, вот он и действует как может…

Луи Вильямс долго разглядывал стену противоположного дома, потом сказал:

— Странная история… Впрочем, не я принимаю решение, мне только поручили поговорить с вами. Я доложу в Вашингтон — там будут решать.

— Я заинтересован в этом, — возбудился Арнольд. — Кому я могу позвонить в Вашингтон?

Мистер Вильямс несколько замялся.

— Собственно говоря, вам в любом случае сообщат о решении.

Улыбка Армстронга так и не вернулась на его лицо, даже когда они прощались.

В тот же вечер Арнольд позвонил Кириллу в Амстердам и подробно пересказал ему разговор с мистером Вильямсом.

— Что ты на это скажешь?

Кирилл посопел в трубку.

— Как этим американцам разобраться в наших делах? Кто прав, кто виноват? Мы и сами-то не очень понимаем…

— Нет уж, ты меня извини. — У Арнольда задрожал голос. — Все-таки он виноват, а не мы с тобой! Это факт! Я предлагаю написать жалобу в Госдеп. Сразу же, пока иммиграционная служба не отказала. Я пришлю тебе по факсу, ты подпишешь и вернешь мне, а я уже…

— Ничего я подписывать не буду! — решительно прервал его Кирилл. Арнольд поперхнулся.

— То есть как?! Почему? Ты же говорил, что будешь со мной…

— Одно дело, подтвердить факты, а другое — жаловаться, добиваться, чтобы его не пускали… Ты меня извини, но получается, что мы поступаем не лучше него: тоже стучим…

— Ах, это я стукач? Ну, знаешь… — Арнольд не смог найти слов.

Первые дни после премьеры «Похищения из сераля» были сравнительно свободными, и Арнольд несколько раз звонил в Вашингтон, в иммиграционную службу. Чиновники разговаривали вежливо, утверждали, что решение скоро будет принято, но от обсуждения дела по существу уклонялись. Арнольд проявлял настойчивость и вскоре заметил, что чиновники стали от него прятаться: секретарши сразу узнавали его по акценту и просили позвонить через неделю. Иногда через две…

Тогда Арнольду и пришла идея подключить к этому делу еврейские организации. Ему казалось вполне естественным, что они не допустят в страну человека, препятствовавшего еврейской эмиграции. Но, к его удивлению, миссис Коэн сразу помрачнела, когда Арнольд изложил ей свою просьбу.

Они были знакомы давно, со времени, когда Арнольд с Лилей только прибыли в Америку, а Рут Коэн опекала их в качестве рядовой сотрудницы еврейской общественной организации по приему эмигрантов. Она тогда много для них сделала: по ее настоянию их дольше держали на пособии, чтобы дать возможность Арнольду пройти конкурс в оперный оркестр. С тех пор они многократно встречались, бывали друг у друга в гостях. Рут то и дело приглашала их с Лилей участвовать в благотворительных концертах: в пользу Израиля, в пользу бездомных, в пользу эфиопской общины, в пользу больных СПИДом…