Читать книгу - "Странствие Бальдасара - Амин Маалуф"

Сегодня, однако, я изменил своим и его привычкам. Использовав тьму уловок, я исхитрился и, не позволив себя прервать, рассказал ему все или по крайней мере все самое главное и изрядную часть лишнего. О «Сотом Имени», о шевалье Мармонтеле и кораблекрушении, о моих племянниках со всеми их недостатками, о Марте, ее ложном вдовстве и о ребенке, которого она ждет, — да, даже это, мне пришлось рассказать и об этом, — так же как о моих злоключениях в Анатолии, в Константинополе, на море, в Смирне, а потом и на Хиосе. Вплоть до моих теперешних терзаний и еще живущей во мне надежде.

Чем дальше продвигался я в своем рассказе, тем более удрученным выглядел мой хозяин, так что я уже и не знал, что думать: действительно ли его так огорчают мои несчастья, или их последствия для его планов. Так как на этот счет он не мог обмануться. Я еще не сказал ему, что собираюсь уезжать, а только объяснил причины, по которым не могу жениться на его дочери и навсегда остаться в Генуе, когда он спросил меня, на этот раз весьма лаконично:

— Когда ты нас покинешь?

Не выказывая явного раздражения или грубости, нет, он не прогонял меня. Если бы у меня возникло хоть малейшее сомнение, я покинул бы его дом в ту же минуту. Нет, его вопрос был просто констатацией факта: грустной, горькой и печальной.

Я ответил ему туманно, прошептав: «Через несколько дней», и хотел тут же продолжить, вернувшись к выражению моей благодарности и признательности, моего долга перед ним. Но он потрепал меня по плечу и ушел бродить в одиночестве по своему саду.

Что со мной происходит? В моей душе борются два чувства: стыд и облегчение. И кажется, стыд сильнее.

19 апреля.

Настало утро, а я еще не смыкал глаз. Всю ночь я мысленно перебирал различные варианты нашей беседы, что меня совершенно измучило, но я так ничего и не решил: надо было бы сказать ему то, а не это, или скорее это, а не то; а кроме того, меня жег стыд. Я уже забыл о его настойчивости, о его неуклюжих маневрах, меня донимали только мои собственные угрызения совести.

Действительно ли я предал его веру в меня? Я ничего ему не обещал. Но он сумел убедить меня в том, что я оказался неблагодарным гостем.

Я так долго думал о Грегорио, о воспоминаниях, которые он сохранит обо мне, что забыл задать себе те единственные вопросы, которые только и надо было принять во внимание: прав ли я, что уезжаю, или мне стоило бы принять ту новую жизнь, которую он мне предлагает? Что я буду делать в Смирне? Какого чуда я жду? Как можно верить, что мне удастся обрести Марту и моего ребенка? Быть может, сейчас я стремлюсь к пропасти или к отвесному берегу, где и закончится мой путь.

Сегодня я страдаю, оттого что обидел своего хозяина. Завтра стану плакать, оттого что я его не послушал.

20 апреля.

Я охвачен буйным «приступом доверия», словно юная девушка своей первой любовью. Я был обычно таким молчаливым, и меня всегда считали неразговорчивым, я скупо ронял слова и доверял свои мысли лишь этим страницам, и вот уже двум людям я рассказал историю своей жизни: в воскресенье — своему хозяину, чтобы оправдаться в его глазах, а сегодня — совершенно незнакомому человеку.

Утром я проснулся, обуреваемый навязчивой мыслью: сделать Грегорио великолепный подарок, который помог бы ему забыть наш разговор и позволил нам расстаться друзьями. У меня не было ясной идеи, но на одной улочке по соседству с портом я приметил огромный антикварный магазин и тогда же пообещал себе заглянуть туда «на правах коллеги», уверенный, что там я отыщу подходящую вещь — возможно, это будет большая и прекрасная античная статуя, которую можно поставить в саду возле дома Манджиавакка и которая всегда будет напоминать ему о его госте.

Эта лавка сразу же показалась мне почти родной. Все вещи расставлены почти так же, как у меня: старые книги лежат на полках, чучела птиц — на самом верху; на полу в углах стоят огромные выщербленные вазы, которые все не решаешься выбросить и хранишь год за годом, прекрасно зная, что никто их не купит… Владелец всего этого товара тоже похож на меня: генуэзец лет сорока, безбородый, дородный.

Я назвался, и мне был оказан самый горячий прием. Он слышал обо мне раньше — не просто об Эмбриаччи, но лично обо мне: некоторые из его покупателей уже бывали проездом в Джибле. Прежде чем я успел сказать, что именно я ищу, он пригласил меня в тенистый прохладный дворик и велел служанке принести напитки со льдом. У него тоже, сказал он мне, были родные, которые долго жили в заморских землях, в разных городах. Но вот уже шестьдесят два года, как они вернулись на родину, а сам он никогда не покидал Генуи.

Когда я поведал ему, что совсем недавно побывал в Алеппо, в Константинополе, в Смирне и на Хиосе, на его глазах показались слезы. Он сказал, что завидует тому, что я «везде» побывал, тогда как он ежедневно мечтал о самых дальних странах, но у него так никогда и не хватило смелости решиться на дальние путешествия.

— Я прихожу в порт дважды в день, смотрю на приходящие и уходящие корабли, беседую с моряками и судовладельцами, ухожу с ними пить в таверны, чтобы только услышать, как они произносят названия городов, где они останавливались. Все они меня теперь знают и, должно быть, шепчутся за моей спиной, что я сумасшедший. Меня и правда опьяняет звук этих странных имен, но я никогда не был настолько мудр, чтобы уехать.

— Вы хотите сказать: настолько безумен!

— Нет, я сказал: настолько мудр. Ибо в перечне того, что составляет истинную мудрость, мы слишком часто забываем о капле безумия.

Когда он произносил это, в его глазах стояли слезы, и тогда я ответил ему:

— Вы хотели бы быть на моем месте, а я — на вашем. Я сказал это, чтобы смягчить его страдания, но — клянусь всеми святыми! — я так думал, я и сейчас так думаю. Как бы я хотел в эту самую минуту сидеть в своем магазине, держа в руке стакан с холодным напитком, как будто я никогда и не помышлял об этом путешествии, никогда не встречался с женщиной, которая стала моим, а я — ее несчастьем, никогда не слыхал о «Сотом Имени».

— Почему же? — спросил он, чтобы побудить меня рассказать о моих странствиях. И я заговорил. О том, что повлекло меня в дорогу, о моих коротких радостях, о моих злоключениях, о моих огорчениях. Я только опустил упоминание о своей размолвке с Грегорио, ограничившись рассказом о том, как великодушно встретил он меня по приезде, и добавил, что до отъезда мне очень хотелось бы выразить ему свою признательность достойным его великодушия подарком…

В этом месте нашей беседы мой коллега — я еще не успел сообщить, что его звали Мельхион Бальди, — должен был бы как любой хороший купец подтолкнуть меня к разговору о том, какой подарок я задумал сделать Грегорио. Но, видимо, его заинтересовала моя история, потому что он снова вернулся к моим путешествиям, задавая разные вопросы о том, что я видел там-то и там-то; потом начал расспрашивать меня о книге Мазандарани, о которой он раньше никогда не слышал. Выслушав мои долгие объяснения, он спросил, куда я сейчас собираюсь.