Читать книгу - "Полет шмеля - Анатолий Курчаткин"

Но сближаться ни с кем из сержантов не тянуло. Корытин только и говорил о дембельском чемодане — как раздобыть переводные картинки с женской натурой для внутренней части крышки. Терентьев и сам не хотел ни с кем водить дружбы, он дружил исключительно со старшиной роты Кутнером и каптенармусом. И даже с Альгисом Жунасом, писавшим на родном языке коротенькие лирические рассказы, с которым на почве сочинительства сошлись еще раньше, тоже не получалось особой близости: Альгис ни на мгновение не забывал, что литовец, словно бы постоянно стоял в защитной боевой стойке, как ожидая от тебя нападения, — это было болезненно и так же постоянно заставляло встречно бессмысленно ощетиниваться.

Новый сержант появился в подразделении незадолго перед Новым годом. Лёнчик был дежурным по роте, как раз дал команду строиться на обед, в коридор из всех помещений казармы, громыхая сапогами, потек народ, и тут дверь приуличного тамбура открылась, в казарму вошел неизвестный с тремя лычками на погонах и с вещмешком за плечами. Лёнчик стоял в полутора метрах от двери, ожидая, когда рота построится, красная повязка с надписью «Дежурный по роте» выделяла его среди всех остальных, и вошедший, перейдя на строевой шаг, прямиком вдарил к нему, вскинул руку к ушанке, отрапортовал:

— Товарищ младший сержант! Сержант Жёлудев по направлению штаба части прибыл в подразделение номер три для прохождения дальнейшей службы!

Его желтовато-зеленые, похожие на кошачьи глаза при этом словно посмеивались, то же посмеивание читалось в том, как тонкой змейкой изгибались вверх углы губ, казалось, его забавляет этот собственный доклад, он делает его — и одновременно наблюдает за собой со стороны, и он, делающий доклад, ужасно забавляет того, который наблюдает.

Из каптерки, догадавшись по доносившимся словам о нестандартной ситуации в роте, появился Кутнер. Лёнчик доложил ему о полученном докладе, и Кутнер, ощупав своим старшинским холодно-неприязненным взглядом вновь прибывшего, молча направился в канцелярию докладывать командиру роты майору Портнову о неожиданном пополнении.

Рота построилась, ушла на обед, и дверь канцелярии распахнулась, вновь прибывший сержант Жёлудев вышел оттуда.

— Товарищ младший сержант, — обратился он к Лёнчику, ожидавшему возвращения из столовой дневального, чтобы со вторым дневальным тоже отправиться на зов борща, — командир подразделения хочет вас видеть.

Лёнчик влетел в канцелярию, доложился, и майор Портнов, по своему обыкновению сверля его рачьими, неизменно красно-воспаленными глазами, приказал Лёнчику как дежурному по роте взять вновь прибывшего сержанта в столовую и, хотя тот еще не стоял на довольствии, исхитриться накормить его.

Так, с первых минут появления в роте Митяя Жёлудев а, они обрели друг друга. Жёлудев был, как выяснилось по дороге в столовую, курсантом Высшей школы КГБ в Москве, учился уже на четвертом курсе, что позволяло ему как москвичу жить дома, и вот из-за драки, в которой пришлось принять участие, потому что иначе было просто нельзя, его отчислили, направив к ним в часть отбывать срочную. Можно было бы зачесть как срочную три курсантских года, но тогда бы путь в Школу обратно был ему заказан, и Жёлудев предпочел тянуть лямку срочной, чтобы потом восстановиться в Школе.

— И что же, из-за этого убивать три года? — ужаснулся Лёнчик. Отсидев два года в казарме, он теперь ценил свободу превыше всего.

— Ну, может, и два, — ответствовал Жёлудев. — Слухи упорные ходят, что срочную до двух лет сократят. Я, правда, призван по закону еще на три, но батя, надеюсь, если будет закон о двух годах, уж постарается, скостят мне.

— Батя? — переспросил Лёнчик. — Отец, в смысле? — «Батями» в армии многие называли командиров частей.

— Отец, отец, — подтвердил Жёлудев. — Он у меня не последний человек в Генеральном штабе, будет закон — поможет.

Кто у Жёлудева отец в Генеральном штабе, Лёнчик не спросил. Ему это было все равно. Ну не последний и не последний.

— Нет, можно было дембельнуться — и ты не стал? — у него не укладывалось подобное в голове.

Улыбка, скрыто игравшая у Жёлудева в углах губ, сделалась явной.

— Демобилизуюсь, и что? На гражданке тоже карьеру какую-то нужно делать.

— Ну, карьеру! — у Лёнчика такого слова даже не было в лексиконе. — При чем здесь карьера? Просто живи.

— Просто мухи живут, — произнесенная фраза доставила Жёлудеву удовольствие, он похмыкал, словно бы незримо полюбовался ею. — Маркс открыл, человек — это общественное животное. А общество что? Система. Закончу Школу — буду в системе КГБ.

— И что, чем это хорошо?

— Как чем? — Жёлудев посмотрел на Лёнчика с удивлением. — Не понимаешь, что ли? КГБ — это такая система… попал в нее — все, жизнь сделана. Это все равно как раньше, при царе, к аристократии принадлежать. Ты наверху, в силе, и тебе никогда пропасть не дадут, все твои проблемы, если что, помогут разрешить. Не понимаешь?

— Почему не понимаю, — Лёнчику вспомнился Вика, то, что Вика рассказывал об отце, о собственных встречах с людьми из этой организации. — Но три года срочной…

— А может, два! — снова с улыбкой воскликнул Жёлудев.

Они подошли к столовой, на том их разговор закончился, и больше они к нему не возвращались.

Жёлудева определили во взвод, где замкомвзвода был Жунас, но отделения под команду не дали, поставив его на штатную должность переводчика с вольным распорядком дня, и он вышел сам себе командир: никаких дежурств через каждые двенадцать часов, вставать среди ночи, тащиться на ватных ногах в техздание, сидеть там в обруче наушников, перехватывая американские шифровки, только ходить со своим взводом по положенным дням в наряд — и все. У него, оказывается, был отличный английский, он переводил перехваченные тексты с лету, не прибегая ни к каким словарям, — чего не мог в части никто из переводчиков офицеров. «А что ж ты думал, — с довольством сказал он, когда Лёнчик высказал ему свое восхищение, — я же не в МГУ каком-нибудь язык брал». — «Что, неужели в МГУ плохо языкам учат?» — неверяще спросил Лёнчик. Жёлудев, смеясь своими желтовато-зелеными глазами, отрицательно покачал головой: «Во всем Советском Союзе два места, где языкам учат по-настоящему: Школа КГБ и МГИМО, больше нигде. Ну, наверно, еще Институт восточных языков. Во всех остальных — так, твоя-моя понимэ, читать и переводить со словарем».

Сигнал «minimize» принял земляк Лёнчика Серега Афанасьев. Переданное в радиограммах слово это означало расчистку всех радиосетей для передачи более важного сообщения. Более важное сообщение могло быть только одно: о «часе R». А «час R» — так по принятым в американской армии кодам обозначалось начало войны. Последний раз сигнал «mininize» звучал в эфире в октябре 1962-го. Призыв Лёнчика начинал служить с ребятами, которые просидели весь Карибский кризис на боевых постах, и рассказы о тех днях были получены из первых рук. Особенно запомнилась история о сержанте, первым перехватившем радиограмму с этим сигналом: когда он, отнеся бланк радиограммы дежурному по смене, снял пилотку, полголовы у него было седой.