Читать книгу - "Клон-кадр - Павел Тетерский"

Со скрипом поворачиваю голову на девяносто градусов в сторону джанки. К моему вящему удивлению, он смотрит не в телевизор, а на меня.

О джанки: у него безумные глаза цвета металлик (цвета того «хаммера» возле журfuckа), поношенная курточка с капюшоном (капюшон — навис над глазами металлик, заменяя прическу), рваные кеды и скам-штаны того же фасона, что и у меня, только раз в пять старше и поношеннее. Держу пари — в свое время их переносила вся кислотная коммуна Москвы, пока он не спи…дил их в состоянии сильного наркотического опьянения из какого-нибудь пропитанного амфетаминами сквота в спальном районе на «-но».

Еще о джанки: из нижней части его лица произрастает огромная черная борода, десятисантиметровым клином выделяющаяся из общей застарелой небритости от уха до уха. Борода растет как-то криво, в разных направлениях, так что изначально кажется, что бороды — две.

— Я хочу показать тебе буддизм, — говорит мне джанки.

У него то самое шаткое состояние, которое балансирует между приходом и отходняками, причем, судя по его виду (а также по тому, что вместо того чтобы пойти и догнаться, он стоит здесь и заряжает незнакомому человеку какую-то отвлеченную х…ню), денег на догонку у него явно нет. Думаю, у него нет денег даже на метро. Опустившийся нарыв на теле Большого Города. Урбанистический фрик, каких много.

Принимаю решение: если он попросит денег за свой буддизм (а он обязательно попросит денег за свой буддизм), отсыплю ему пару бумажек из заднего кармана. Так, чтобы хватило на дозняк. А может, поеду вместе с ним и вырублю себе. Хотя я не знаю, можно ли нюхать фен через сломанный нос. Наверное, можно, хотя я бы с большим удовольствием понюхал кокса: как-никак, это анестезия для носоглотки, а моей носоглотке анестезия сейчас вовсе не помешала бы.

— Да, чувак. Уверен, ты все понимаешь в этой жизни. Показывай.

Джанки достает из кармана коробок спичек, вытаскивает из него две, закрывает коробок и устанавливает спички по углам, воткнув между крышкой и корпусом серными головками вверх. Теперь они похожи на рога улитки или на антенны какого-то галлюциногенного квадратного жука из чьего-то бэд-трипа.

Я знаю, что последует за этим. Всякие удолбанные умники показывали мне эту шутку тысячу раз. Но пусть все идет, как идет.

— Выбирай, — говорит он. — Одну из двух. Только думай как следует. Не наугад.

Я делаю вид, что думаю. На экране (экран теперь — слева от меня) красный Владислав звучно блюет в тазик, рядом — голая ассистентка, готовая унести блевотину, как только он отрыгнет последнее из убийственных ощущений.

— Ты должен понять, какая из спичек тебе ближе, — разъясняет утонченно-уторченный упырь. — Ты должен абстрагироваться от всего внешнего и понять, какая из спичек — твоя. И почему она твоя.

Я закрываю глаза и думаю о том, что как-то уж все непонятно получается. Мимолетный (штрихами) портрет меня сегодняшнего: тупо хожу по городу, встречаюсь со знакомыми и незнакомыми людьми, захожу в какие-то галимые полые небоскребы, карабкаюсь в них по бесконечным лестницам, пялюсь в витрины магазинов видеотехники, собираюсь заработать пять тысяч баксов на дебильном репортаже о дебильном же шоу. Глупо как-то. Беспонтово. Я пришел однозначно не туда, куда хотел («зачем ты пришел сюда, парень?»), но главная проблема теперь — выяснить, а куда именно я хотел. И хотел ли вообще.

Первый раз такую штуку со спичками мне показал мой друг Рак. Нам тогда было лет по девятнадцать-двадцать. Мы много пили, играли (плохо) на сильно примоченных гитарах, ходили на ужасные концерты и мечтали учинить в Москве альтернативный взрыв. Рак, помимо всего прочего, увлекался психологией и метафизикой — забивал себе голову всякой абстрактно-муторной пое…енью вроде Гро-фа и Хаксли, ходил на какие-то семинары по правильному дыханию и все такое прочее, а потом решил открыть для себя новый мир, съел чересчур много кислоты и все понял (я хочу сказать: вообще все. Во всяком случае, именно так он теперь утверждал).

Готов спорить — у человека, который сейчас стоит передо мной, держит трясущимися руками коробок со спичками и грузит меня всякой заумной шнягой, символизирующей образ мысли всех оборванцев, любящих сложно объяснять примитивные вещи, — у этого человека такая же биография. Разница только в деталях. Нынешнее местонахождение Рака — деревня в ста километрах от Москвы, где он в обществе любящей родни проходит курс реабилитации после психиатрического отделения наркологической клиники, разговаривает о психологических практиках с лошадьми и коровами и пьет вонючее парное молоко, про себя думая о единении с природой и имитируя успешное выздоровление. Местонахождение моего собеседника: Москва, проспект Мира, напротив витрины магазина видеотехники. Такой же немытой, как он сам.

— Эта спичка, — говорю я и тыкаю в ту, что справа. Доходяга качает головой:

— Нет. Я хочу, чтобы ты еще подумал. Это очень важный выбор.

— О'кей. — Я еще с полминуты изображаю видимость мысли (даже закрыв глаза для вящей убедительности) и повторно оглашаю свое решение. — Да, та самая.

— Ты уверен? — переспрашивает доходяга. — Ты уверен в том, что это именно твоя спичка?

— Да уверен, блин. — Ситуация начинает меня доставать. Даже по сравнению с сонмом кислотных отщепенцев из моей биографии этот парень какой-то совсем уж дотошный. Зря я вообще ввязался в диалог, надо было сразу послать его на х… Хотя в принципе послать нах… — это как учиться: я имею в виду, никогда не поздно.

— Это очень важно, — продолжает он, подняв кривой указательный палец с намечающимся артритом. Указательный палец: тычет прямо в небо, если допустить, что небо начинается сразу после земли. Так, кстати, тоже утверждали излишне одухотворенные умники из моей биографии. Уже не помню, кто именно.

Излишняя одухотворенность: вещь, которая всегда поворачивается к вам жопой. Я хочу сказать: сначала вас от нее прет, но, если вы идете у нее на поводу, рано или поздно мир становится слишком простым, тесным и неодухотворенным для вашего искусственно раскачанного, как на стероидах, эго. Тогда у вас есть хорошие шансы стать таким, как мой собеседник, потому что все попытки создания своего собственного, достаточно одухотворенного мира заканчиваются обычно именно так. Но стоп! — хватит, не хочу никого грузить.

— Ты зае…ал, — говорю я — Я уже выбрал свою спичку. Если ты по каким-то причинам хочешь, чтобы я выбрал другую, так и скажи.

— Это неправильный подход, — снова начинает удолбок. — Если эта спичка — твоя, ты не должен давать мне возможность влиять на твое решение. Ты должен просто послать меня на х…

— Иди на х… Иди на х…, или, блядь, я сейчас разобью твоим тощим телом эту сраную витрину вместе со всеми телевизорами.

— Вот, теперь я понял, что это действительно твоя спичка и твой выбор, — загундосил торчок. Честное слово, это уже было просто смешно, и я боялся засмеяться: мне нельзя было смеяться, я не хотел, чтобы моя только-только начавшая срастаться губа снова разошлась по швам.