Читать книгу - "Лестница в небо - Джон Бойн"

– Просто некоторые мальчишки у меня в классе.

– Какие мальчишки?

– Я не хочу говорить.

Морис нахмурился. Не стоило, конечно, вынуждать мальчика, но если Дэниэла в школе задирают, ему хотелось бы в этом разобраться досконально.

– Пожалуйста, Дэниэл. Мне ты можешь рассказать все. Возможно, я сумею это прекратить.

– Джеймз, – произнес мальчик после длительной паузы, за которую несколько раз шмыгнул носом и, похоже, готов был разреветься. – И Уильям.

– Но я думал, ты с ними дружишь? Ты же сидишь с Джеймзом на уроках за одной партой, нет?

– Да, но я ему не нравлюсь.

– Почему это?

– Он говорит, что я уродец.

Да и нахер его, маленького вонючего говнюка, – подумал Морис. Однако, вслух сказал:

– Ты не уродец.

– А он говорит, что да.

– Тогда он идиот.

– Это все потому, что мне не нравится с ними играть, – продолжал мальчик.

– Почему? – спросил Морис.

– Потому что всегда, если они играют, кто-нибудь обязательно бежит в медпункт, потому что у него кровь из носу течет. И они говорят, что я никогда не разговариваю. Говорят, что я бояка.

– И потому они тебя бьют?

– Не знаю, – ответил он, пожав плечами. – Они сказали, что это просто игра такая.

– Ну, мне кажется, что это дурацкая игра, – произнес Морис, и теперь Дэниэл посмотрел на него – его задело раздражение в отцовом голосе. – Ты просто отныне держись от них подальше, хорошо? – продолжал отец. – Тебе, в конце концов, всего семь лет. Я не хочу, чтобы ты себя вел так, будто ты в “Бойцовском клубе”.

– Что такое “Бойцовский клуб”?

– Это не важно. Просто не давай своим друзьям себя бить и сам никого не бей. Особенно девочек. На сей раз нам повезло и в суд подавать на нас никто не будет, но запомни, это Америка. Люди здесь подадут на тебя в суд просто за то, что ты на них как-то не так посмотрел на улице, а если они выяснят, что у нас есть немного денег, то наверняка попробуют найти способ, как эти деньги у нас отнять.

– А мы богатые? – спросил Дэниэл.

– Мы обеспеченные. Об этом тебе не нужно беспокоиться, скажем так. Но мы и близко не так богаты, как большинство тех, кто живет в этом городе. Поэтому нам нужно держаться за то, что наше, и не позволять никому этого у нас украсть. Договорились?

Мальчик кивнул.

– Договорились, – ответил он. – Красть нехорошо.

Морис улыбнулся.

– Красть очень нехорошо, – согласился он. – Лишь очень дурные люди берут то, что им не принадлежит. А теперь пора в постель, ты не считаешь?

В том году Хенри Роу был в школе новеньким. Семья у него происходила из Белфаста – католики, жившие на том перекрестке, где Фоллз-роуд встречалась с Айви-драйвом, но его мать, сестра и он сам переселились в Хэрроугейт в 1980-м, чтобы избежать Неурядиц. Хотя Морис слышал в новостях сообщения о том, что в Англии началась кампания бомбометаний, и смутно сознавал, что в блоке “Эйч” тюрьмы Мейз происходят голодовки, он почти не интересовался тем, что происходит на острове рядом с его родиной, и в четырнадцать лет понятие о смерти – такое далекое и потустороннее – было ему скучно. Политика, считал он, существует для других людей, и он, томясь по освобождению от повседневной скуки своей домашней жизни, мало интересовался теми целями, которые его ровесники вполне буквально носили, как почетные знаки отличия, на своих школьных формах. Лишь когда разнеслись слухи о том, что отца Хенри Роу убила ИРА^[57] за то, что он их предал, у Мориса шевельнулся какой-то интерес. Из этого может получиться неплохой замысел для романа, подумал он: подросток вынужден переселиться в чужую страну и постепенно начинает сознавать преступное прошлое своего отца. Возможно, Морис и не в ногу шел со своими одноклассниками, когда дело касалось их политических забот, но он уже точно знал, что хочет делать со своей жизнью, – а это гораздо больше того, на что могло претендовать большинство из них.

– Писателем? – произнес его отец, когда он впервые сообщил тому о своих планах. – Да у тебя больше шансов выиграть для Англии Кубок мира. Чтобы писать книги, родом необходимо быть из Лондона. Чтоб образование фу-ты-ну-ты и все такое.

– Не все писатели из Лондона, – ответил Морис, закатывая глаза от провинциальности отцова мировоззрения. Отец в жизни не прочел ни одной книги, насколько Морису было известно, и раз в неделю едва одолевал местную газету. – Папа Д. Г. Лоренса работал в угольной шахте Бринзли. Ишервуд родом был из Дербишира. Уильям Голдинг – из Корнуолла.

– Этот твой Лоренс одну лишь грязь сочинял, – ответил отец. – Голые мужики борются друг с другом, а разные щеголи ухлестывают за егерями. Чудны́е дела это, если хочешь знать мое мнение. Написано для всяких гомиков с идейками. У себя в доме я такого не потерплю.

– Будешь слесарем, как твой отец, – сказала его мать. – Хорошая честная работа, говорю тебе.

– Не буду, – ответил Морис – и не шутил при этом.

В школе он, конечно, пользовался популярностью – хоть и книжный червь, он был смазлив, а это отчего-то заставляло других мальчишек хотеть с ним дружить, пусть они даже и не до конца понимали почему. Учителям он тоже нравился – был одним из тех учащихся, перед кем хотелось заискивать, – и в неприятности вляпался всего лишь раз, когда открылось, что он выдал за свой очерк по истории, который содрал из книги, взятой в местной библиотеке; этот проступок вылился в неделю отстранения от занятий. Были мальчишки, кому не терпелось узнать его получше, сблизиться с ним, но он, по сути, был одиночкой и всех остальных к себе не слишком-то подпускал. Пока, то есть, не приехал Хенри.

Даже теперь, тридцать лет спустя, Морису по-прежнему помнился миг, когда мальчик этот вошел в двери класса вслед за директором школы доктором Уэбстером, который привел его знакомиться с новыми одноклассниками. Был Хенри высок и худ, с каштановыми волосами, что одновременно и падали ему на глаза, и стояли дыбом на голове. Когда он открыл рот, чтобы сообщить классу, как его зовут и что привело его в Хэрроугейт, вся комната взорвалась безудержным смехом от его сильного североирландского акцента, и лицо Хенри выдало смесь гнева, унижения и смятения от того, как над ним насмехаются. Он оглядел класс, обескураженный этой буйной и смутно угрожающей компанией чужих людей, с которыми ему предстоит проводить все свои дни, пока взгляд его не встретился со взглядом Мориса – единственного мальчика, кто не смеялся. Морис чуть склонил голову набок в чем-то вроде приветствия, и Хенри уставился на него в ответ, неспособный уже отвести глаз, а кончик языка у него показался между зубов.

Они заключили некий альянс – после школы и по выходным проводили время друг у друга в гостях, и вот когда они сидели в комнате Мориса, слушали кассету Кейт Буш и обсуждали, до чего они оба терпеть не могут капитана школьной футбольной команды, Хенри попытался Мориса поцеловать. Кейт пела про Кашку из Багдада, что живет во грехе с другим мужчиной, и тут Хенри повернулся к другу и прижался губами к его губам, а ладонь скользнула ему под рубашку. Чего-то подобного Морис ожидал, но его удивило, что этого мгновения ничто не предвещало. Его никогда прежде не целовали, он ни разу не делал никаких авансов ни мальчику, ни девочке, да и желания такого у него, в общем, не возникало. Время от времени он лишь смутно задумывался об этом – об этой причудливой нехватке интереса к сексу. Изредка экспериментируя, он просматривал порнографические журналы, но понял, что его совсем не возбуждают трагические лица девушек, когда они раздвигают ноги или выпячивают груди перед камерой. В школьных душевых после спортивных игр он украдкой осматривал голые тела своих одноклассников, но и к ним не ощущал никакого особого желания. Когда же мастурбировал, происходило это исключительно из удовольствия трогать самого себя, ради трепетного экстаза оргазма, но ему не казалось обязательным разделять это переживание с кем бы то ни было, и он не видел никаких чужих лиц в своих фантазиях – только свое.