Читать книгу - "Румянцевский сквер - Евгений Войскунский"

— Я не сказал «не верю», — возразил Саша. — Я сказал, что…

— Вы молодой коммунист, Акулинич, и только этим объясняется ваше, а-а, незрелое замечание. Я думаю, товарищи, надо занести в протокол: коммунисты института выражают поддержку Центральному комитету в борьбе со всякими, а-а, идейными шатаниями…

Вся плотная фигура секретаря Петрова, с круглой головой, словно вставленной без посредства шеи в покатые борцовские плечи, — вся его наружность, можно сказать, дышала уверенностью в правоте дела партии. Петров Дмитрий Авраамович в прошлом году покинул армию в чине полковника (шло сокращение вооруженных сил) и был райкомом направлен в этот институт на должность начальника военной кафедры. Одновременно его рекомендовали избрать секретарем парткома. Крепкий он был человек; в его прищуренных глазах ощущалась забота о правильном направлении жизни.

После собрания к Саше подошел декан радиотехнического факультета Лазорко, видный ученый, доктор наук, и, глядя снизу вверх сквозь крупные роговые очки, сказал:

— Был такой Акулинич Яков. Вы ему не родственник?

— Я его сын.

— Очень хорошо. — Не совсем было ясно, что именно одобрил Лазорко. — Очень хорошо, — повторил он, улыбаясь. — Мы были знакомы с вашим отцом. Работали в одной лаборатории. Умный парень, головастый.

— Отец реабилитирован, — сказал Саша. — Спасибо за ваши добрые слова.

— Да-да, — сказал Лазорко. — Рад познакомиться.

Ему было лет сорок пять. Как все люди маленького роста, он держался очень прямо. Губы у него были немного выворочены, в темно-русой шевелюре просвечивала розовая лысинка. Симпатичный какой человек, подумал Саша.

Нравились ему сотрудники. Нравились и студенты-первокурсники, которым он преподавал математику. Давно ли сам был школяром, а теперь — ходил вдоль длинной доски, стучал мелом, объяснял и доказывал, и недавние школяры внимали ему, вбирали в прилежные головы премудрость дифференциального исчисления.

А однажды заявился к Саше Колчанов, преподаватель с кафедры марксизма-ленинизма. Сказал, обдав запахом табака:

— Вы, я слышал, шахматист? Какой разряд имеете?

— Первый.

— Ого! — Колчанов заулыбался, показав бледные десны. — В декабре будет турнир на первенство института. Записываю вас, так?

С Колчановым Саша быстро сдружился, несмотря на разницу почти в пятнадцать лет. Колчанов жил недалеко от института, на Лесном, как-то раз он позвал Сашу посмотреть домашнюю библиотеку. Квартира состояла из двух огромных комнат, в одной жил Колчанов с женой и дочкой, вторую занимал его тесть. Библиотека — гордость Виктора Колчанова — была с морским уклоном, но стояли на тесных полках и книги по истории, и подписные издания. Сашу особенно заинтересовали «Шахматная игра, приведенная в систему, с присовокуплением игор Филидора и примечаний к оным» Александра Петрова, 1826 года издания, и еще более старинные «Памятные записки А. В. Храповицкого, статс-секретаря Императрицы Екатерины Второй». Колчанов полистал эти записки и, усмехаясь, дал Саше прочесть запись от 24 генваря 1790 года: «С неудовольствием говорено, что две тысячи больных умерло, а осталось в лазарете и крали на них порцию в Финляндской армии».

— Извечное российское воровство, — сказал Саша. — Помните, у Горького в одной пьесе, в «Варварах», мелкий чиновник спрашивает у приезжего инженера, будет ли в России время, когда перестанут воровать. А тот отвечает: будет — когда украдут всё.

— Кажется, это время приближается, — сказал Колчанов. — И останемся мы босые и голодные на холодной земле.

Сказано красиво, подумал Саша. Даже не похоже на него.

— Это я где-то вычитал, — пояснил Колчанов. — А вообще-то, — добавил, закуривая, — было такое в моей жизни. В десанте…

Тут пришла с работы его жена, крупная белокурая женщина.

— Милда, познакомься с Сашей Акулиничем, — сказал Колчанов. — Это наш новый преподаватель математики.

— Очень приятно. — Милда крепко, по-мужски, тряхнула Сашину руку. — А курить — попрошу на кухню.

Кухня была большая и неуютная. Огненно-красные, с золотыми ромбами, шторы обрамляли широченное окно. Невольно Саша сравнил этот простор с тесной, пятиметровой кухонькой в своей кооперативной квартире. Они с Ларисой и Анкой недавно переехали и наслаждались новой — впервые в жизни без соседей! — квартирой.

Сели играть в шахматы. Расставляя фигуры, Колчанов коротко рассказал о февральском десанте сорок четвертого года — высадились на эстонский берег, пробивались к железной дороге, а армейские части навстречу не вышли, и в неравной борьбе погиб весь батальон, лишь несколько человек уцелело, вот и ему, Колчанову, повезло, хоть и был он изранен и обморожен и лишился пальцев на ногах.

Вот почему у него походка такая… ставит ноги как бы не сгибая в коленях… Саша с уважением посмотрел на сухощавое замкнутое лицо Колчанова с хрящеватым носом и аккуратной щеточкой усов пепельного цвета.

Играл Колчанов свой излюбленный королевский гамбит — играл напористо, но Саша отразил натиск и, с двумя лишними пешками, начал атаку на ослабленный фланг белого короля.

— Уф, накурили! — Милда вошла в кухню, повязывая красный, в желтый горох, передник. — Сколько тебе говорить, чтоб не дымил в квартире! — напустилась она на Колчанова. И осеклась, сказала с полуулыбкой: — Придется вас отсюда попросить, шахматисты. Обед буду готовить.

Только расположились с недоигранной партией в большой комнате, как к Саше подскочила дочка Колчановых, толстенькая девочка лет восьми, с красным бантом в пышных золотистых кудрях. До того она сидела в своем уголке, делала уроки, на Сашу не обращала внимания, а теперь — жаждала общения.

— Дядя, тебя как зовут? Дядя Саша? — Она схватила его за руку. — Посмотри, как я рисую!

— Нина, оставь дядю Сашу в покое, — строго сказал Колчанов.

— Папа-а! — воззвала девочка. — Я только покажу!

Она повела Сашу к своему столику и раскрыла альбом.

Листая его, Саша подумал, что его Анка, в свои два с половиной года, рисует куда лучше.

Он похвалил Нину и уселся доигрывать партию. Из второй комнаты вышел пожилой человек с гладко выбритым черепом, очень высокий и громоздкий, как шкаф. Он был одет в выцветшую куртку-толстовку и пижамные полосатые брюки, на ногах — огромные черные ботинки. Колчанов познакомил его с Сашей.

— Лапин, — назвал себя громоздкий человек, пожимая Саше руку своей большой холодной рукой. — Как вас? — переспросил он. — Акулинич?

Он кивнул, сел за стол и принялся молча следить за игрой. Матовая атака развивалась быстро, и Колчанов сдался. Расставляли фигуры для новой партии.

— Правильное решение, — сказал вдруг Лапин, завозив под столом ногами.

— Вы о чем, Иван Карлович? — взглянул на тестя Колчанов.

— Ну, о чем. О Западном Берлине. — Из-за круглых очков взгляд Лапина был как бы устремлен на рубежи внешней политики. — Наше руководство правильно предложило. Ни нам, ни им. Западный Берлин пусть будет вольным городом. Демилитаризованным, конечно.