Читать книгу - "Музыка грязи - Тим Уинтон"

* * *

На дне коробки с пиратскими пленками Джорджи нашла одну, на которой было написано «Фоксы». Наклейка была из пластыря, а почерк – детский. Она минуту помедлила в нерешительности, но потом все равно вставила пленку в магнитофон и уселась на диван послушать. Сначала было просто неясное гудение комнаты. По деревянному полу скрипел стул. Открытый кран? Да, и закрытый с писком. Кухня. Губы у Джорджи резко пересохли. Кто-то – ребенок – что-то спросил в отдалении. Кто-то еще дышал совсем близко.

Гитара начала выводить мелодию. Она была проста и печальна. К ней присоединились мандолина и скрипка. И потом кто-то начал петь. Джорджи сразу поняла, что это Лю. От этих звуков в груди у нее вырос комок. Она не знала песню, но мелодия была какая-то кельтская – история короля, королева которого умирала после девяти дней родовых мук. Песня была красива, но в ней было что-то дикое и невыносимое. И слышать его мальчишеский тенор было еще тяжелее.

Когда песня закончилась, было долгое молчание. Вздох.

«Господи, я бы сейчас бочку пива выпил», – сказал мужчина.

Джорджи поняла, что это Негра.

«Это самая печальная песня на свете», – сказала маленькая девочка близко к микрофону.

Так это были ее вздохи, это дышала она. Ее близость даже пугала.

«Поэтому-то нам и нужно пиво, Птичка», – сказал Негра.

Звякнули инструменты. Кто-то настраивал струну. Скрипнул стул, а потом со всхлипом открылась дверь холодильника.

«Неужели он сделал правильно, Лю? – спросила девочка. – Она же просит его: «Разрежь меня и вынь дитя». Но он не хочет. Королева Джейн – она же умирает. И это так ужасно».

«Ну, Птичка, – сказала ее мать. – Скоро будет чай. Иди поиграй».

«Лю!» – настаивала девочка.

«Ну, подружка, – сказал Лютер Фокс. – Я не знаю. Старик король, он испугался, наверное. В те дни это было очень уж радикально – делать кесарево в полевых условиях. Он же говорит: «Коль суждено мне потерять английскую розу, пусть потеряю я и ветвь».

«Отвратительно», – сказала Птичка.

«Да ладно. Ребенок же родился. И потом, это всего-навсего песня, так?»

«Слишком грустно».

«Если взять за задницу королеву Англии, – пропел Лю экспромтом на тот же мотив, – то и денежки твои, то и денежки твои».

«Лю!» – взвыла девочка между приступами смеха.

«Прости, Птичка. Я республиканец».

«Скажи!»

«Что сказать, милая?»

«Что бы ты сделал. Если бы это был ты».

«Я?»

«У него нет королевы», – сказал мальчик в нос.

«Точно».

«Заткнись, Пуля».

«Ну, Птичка!»

«Скажи!» – попросила девочка.

«Не всегда есть выбор, – сказал Лю, – между правильным и неправильным».

«Ой!» – сказала Птичка смущенно.

«Ой, выключи, Пуля!»

Мальчик пукнул. Пленка взвизгнула, и все смолкло.

Джорджи вынула пленку из магнитофона и бросила ее обратно в коробку. Она стояла у окна рядом с разломанным пианино. Она чувствовала, что переступила, но ощущала и то, что переступили через нее. В тот день она пошла к камням на вершине холма и вытащила из-под них жестянку, в которой когда-то хранился чай. В ней не было ничего примечательного. Маленькие записочки из одного слова – странные. Жестянка пахла боронией и чаем или просто пылью. Она спрятала жестянку под скалой и некоторое время постояла там, слушая гул насекомых и бесконечное пение ветра в ветвях желтосмолок.

Джорджи пошла к Биверу, чтобы заказать доставку горючего и газовых баллонов на ферму. Еще до того, как она сказала ему, куда все это доставить, он закатил глаза и швырнул к ногам тряпку.

– Подруга, да у тебя вместо мозгов – дерьмо. Он не вернется.

Она пожала плечами.

– Ой, как мы плечами пожимаем! Прямо как Дженнифер Джейсон Ли.

– Я буду скучать по тебе, Бивер.

– Можешь поставить свою наглую маленькую задницу – будешь, – сказал он без улыбки.

Она начала наигрывать «Кумбайю» на потускневшей стальной гитаре Лютера Фокса. По нотам из библиотеки она научилась брать аккорды «Дома восходящего солнца» и тем самым увеличила свой репертуар ровно вдвое. Ей нравилось ощущать инструмент под пальцами, как он звенит и побрякивает у нее на коленях.

Она часами лежала в ванне. Обеды из макарон, которые она себе готовила, наполняли дом ароматом чеснока. Она читала романы на диване или качалась в кресле-качалке, а иногда брала увесистую, как кирпич, антологию поэзии с собой, уходя посидеть в тени стволов на излучине. Вордсворт, Блейк и Китс были изранены пометками. Робинсон Джефферс, Хини, Р. С. Томас, Лес Мюррей и Джудит Райт обрамлены звездочками и восклицательными знаками, поставленными разными людьми.

Иногда по утрам Джорджи не делала ничего, только держала в руках разные медиаторы Лю. Она лежала на диване, поворачивая руку так, чтобы солнечный свет сиял на меди, пластике и черепаховом панцире. С этими поблескивающими когтями она чувствовала себя совершенно иным существом.

Каждый день в ту осень Джорджи проверяла почту с растущим ожиданием. Ей понадобилось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что она ждет знака. Казалось бы, ничего не происходило, но уверенность росла. Единственное письмо, адресованное ей, было от Эвис Макдугалл: та сообщала, что после нескольких недель операций вскоре выпишется из больницы. Вся электронная почта была либо от сумасшедших незнакомцев, либо от акул маркетинга, которые купили ее данные у кого-то еще. Со стороны семьи – молчание, хотя Джорджи и пыталась звонить им.

Джим почти не разговаривал.

Джорджи решила перевезти свои вещи постепенно.

* * *

Он ввел «Крузер» в виновато поглядывающий на него двор фермы. В багажнике булькали канистры. Старый, некрашеный дом был темен, и небо над ним пусто и безоблачно.

Он выхватил бутылку, стоявшую между лодыжек, и сделал глоток. Пиво было уже теплым. Когда в голове прояснилось от паров, он опустил стекло, чтобы вдохнуть чистого, сухого, пыльного воздуха. Он хотел выйти, чтобы избавиться от вони бензина, но не позволил себе – он боялся того, что наверняка сделает.

Если поджечь хибару, это не выжжет неудачу так, как тебе это нужно. И не освободит от ощущения, что, какое бы бурное и ненавистное начало ни присутствовало в этом мире, оно наблюдает за тобой и судит тебя. Но, черт возьми, и от этого можно будет получить немалое удовлетворение.

Если бы он вышел из машины под каким бы то ни было чертовым предлогом – он знал, что наверняка пойдет вперед и сделает это, он зажжет гребаную ночь, он зажжет звезды там, где их не было, и никто не посмеет сказать, что у него нет на это никаких причин.