Читать книгу - "Миграции - Игорь Клех"

А вот лето в Норвегии прохладное. Хотя в рыбацком поселке в окрестностях Му и Раны меня уверяли, что с середины июня по середину июля в хорошую погоду в фьордах можно купаться. После прогулки по фьорду на суденышке в кафе этого поселка нас угощали толстыми блинами с брусничным гоголь-моголем — самое «рыбацкое» блюдо. Это было уже наше четвертое застолье в тот день (хорошо еще, в самолетах скандинавских авиалиний не кормят в полетах). Уплетавший с нами блины капитан, местный житель и потомственный моряк, признался мне, что его любимое блюдо — селедочный суп, я и не слыхал о таком. В мои тайные намерения входило поближе познакомиться с жирной норвежской сельдью — увы, повсюду она оказывалась тощей и пересоленной или задушенной, на немецкий манер, яблоками с майонезом и горчицей. Зато лососина и морепродукты свежего улова везде, как правило, были отменными.

По возвращении в Му и Рану в старом отеле постройки XIX века нас ждал еще «арктический» ужин — с вяленой грудкой куропатки и мясом полярного кабана, а также вручение грамот о пересечении нами Северного полярного круга и — о, благо! — гостиничные номера для курящих. Группа подобралась на удивление малопьющая, зато поголовно курящая. С тем и другим в Норвегии строго. Алкоголем торгует государство, мест, где он продается, немного. В ресторанах бокал сухого вина или бутылка пива обойдутся вам минимум в 7–8 евро. Столько же стоит пачка сигарет. Поэтому пьют простые норвежцы «по-фински»: если начинают, то пьют до упора, потом ничего не помнят, а напоминать здесь не принято. Существует даже норвежская поговорка на этот счет: среда — все равно что маленькая суббота (интересная мысль, не правда ли?). Курить разрешено только на открытом воздухе и дома, поэтому урны перед аэропортами и гостиницами полны окурками чуть не доверху. Поэтому и сам в поездке дымишь, как паровоз, — когда еще в следующий раз доведется? И вот такой подарок от гостиниц малых городов, хоть в постели кури — демократия!

О давней связи наших поморов с Нурландом свидетельствует лютеранская церковь в Му и Ране с неожиданной луковицей вместо шпиля. На церковном кладбище среди прочих братская могила советских военнопленных. В годы оккупации немцы заставляли их строить железную дорогу на Му и Рану. Уже после войны норвежцы протянули ее дальше в Заполярье. По этой одной из самых северных в мире железных дорог мы и отправились в Будё, в поезде, состоящем из одного длинного вагона. Дорога шла вдоль живописной горной речки, карабкалась по пологим склонам, поднимаясь к ледникам и перевалу на высоте 680 метров над уровнем моря. Машинист сбросил скорость со 100 км/час и, в знак почтения, притормозил у глобуса на треноге — значит, опять мы пересекли полярный круг, уже по суше. Кругом карликовые березы, можжевельник, мхи, лишайники, камни и валуны, припорошенные снегом горы. И ни малейших следов присутствия человека, не считая рельсов и нашего стекловидного вагона.

В Будё нас ждал микроавтобус с русским экскурсоводом Павлом. Родом он из Петербурга, учится в местном университете на социолога, сюда попал в тринадцатилетнем возрасте с родителями-инженерами, за девять лет жизни в Будё к полярной ночи, которая тянется здесь два с половиной месяца, привык давно, а вот русским считать себя так и не отвык. Надо сказать, что россиян сегодня в Норвегии не то чтобы пруд пруди, но это сотни людей и семей в любом городе с населением от 20 тысяч и выше. Чуть не каждый четвертый из регистрируемых браков заключается сегодня с русскими женами — есть над чем задуматься.

Нас приняли как желанных гостей в Культурном центре защиты морских орлов, не знаю уж за какие заслуги. Мне всегда нравилось военно-морское название «Sea Eagle», но я не подозревал, что это не метафора, а вид птиц. Здесь, в окрестностях островов Лофотен, самая большая в Скандинавии популяция этих хищников. Десять тысяч доброхотов из разных стран жертвуют сегодня деньги на охрану и изучение четырех сотен птиц — двухсот орлиных пар. Под шампанское с морепродуктами мы выслушали целый спич, переходящий в доклад, о жизни этих гордых пернатых. За панорамным окном разгорался над заливом и островами немыслимой красоты закат. Натовская авиабаза вносила свою лепту в общую картину — росчерками сверхзвуковых истребителей в небе и ревом их реактивных двигателей, вынуждавшим достойных жителей Будё временами держать театральную паузу. Когда настало время вопросов, я поинтересовался: не мешают ли друг другу жить авиация и морские орлы? Отнюдь, отвечала мне директор Центра, прямо на аэродроме НАТО уже несколько лет живет пара орлов. А вот действительную опасность для птиц представляют ветряки-электрогенераторы на побережье: только за минувший год от их лопастей погибло шестнадцать орлов. Представившаяся сцена донкихотской битвы морских орлов с ветряными мельницами потрясла мое воображение. И я немедленно выпил, как и подобает в таких случаях русскому человеку.

Гражданский аэропорт в Будё оказался «бесшумным» — никаких голосовых объявлений, вся информация на табло (вынудили население полюбить тишину вояки). Отсюда, на ночь глядя, мы совершили короткий перелет в Алту, где ждали нас только поздний ужин в отеле да крепкий сон до рассвета. У входа в отель указатели: до Москвы всего-то 1700 км, до Берлина и Парижа аж 2600. В номере было прохладно и неуютно, за окном белели заснеженные горы — но под окном обнаружился калорифер с регулятором, пол в ванной оказался с подогревом. Я скользнул под сугроб одеяла и забылся сном. Слишком много впечатлений за два дня.

Из Алты нам предстоял 240-километровый рывок на мыс Нордкап, считающийся крайней северной точкой европейского континента. Хотя, вообще-то, это нечестно. Крайней точкой является мыс Нордкин, чуть восточнее, а Нордкап находится на острове Магерёйа, соединенном с континентом 7-километровым тоннелем под дном пролива всего семь лет назад. Да и на этом острове севернее его выдается пологий мыс «Острие Ножа». Но, во-первых, так уж повелось с легкой руки английских мореходов, давших Нордкапу его название полтыщи лет назад. А во-вторых, Нордкап — впечатляющий мрачный утес, возвышающийся на 307 метров над суровыми просторами Ледовитого океана, за что и посещают его ежегодно 200 тысяч туристов. Норвежское название острова переводится как «Скудный», но это только с виду. Каждой весной саамы переправляют сюда на пароме кормиться пять тысяч оленей. Обратно окрепшие олени преодолевают пролив шириной два с половиной километра вплавь, саамы направляют и сопровождают рогатое стадо на лодках — то еще зрелище, должно быть! В здешних водах водится уйма рыбы, от трески до палтуса, в одном из заливов выращивают синих мидий, а прибрежная полоса кишит камчатскими крабами — «невозвращенцами» из более прохладных советских территориальных вод, где их затеяли разводить лет сорок назад.

На крабовое сафари мы и отправились из крошечного островного порта неподалеку от Нордкапа. Опять облачились в комбинезоны и понеслись на большой надувной лодке с мотором по волнующемуся морю к загодя поставленной ловушке с приманкой — потрошеной треской. Несколько предприимчивых местных жителей придумали таким образом подрабатывать на туристах. Удовольствие это обходится в 60 евро с человека — или 100 евро, если выловленных крабов тут же сварить в бочке на пустынном берегу. Крабы огромные, весом 3–5 кг, и сильные, своими крошечными клешнями палец могут откусить в два счета. Поэтому все наше участие в ловле свелось к наблюдению за извлечением из глубины сетки с уловом подводных чудищ, опасливому фотографированию с ними в руках и молниеносному поеданию их мяса вечером в ресторане портового отеля, под рюмку замечательной норвежской водки «Аквавит», со вкусом ржаного тминного хлеба.