Читать книгу - "Акулы во дни спасателей - Каваи Стронг Уошберн"

Теперь мои дни начинаются иначе. Мы с папой вдвоем бежим по обочине шоссе из Хонокаа в Вайпио. Еще один мой способ позаботиться о нем, так? Кажется, ему это на пользу. И я ему тоже на пользу. Но этого я обычно никому не говорю, окей, может, даже самой себе. Я до смерти ненавижу все это — быть дома, быть кем-то вроде няньки или сиделки. Это не то, чем мне хотелось заниматься в жизни. И однажды я найду себе другое занятие. Но пока что вот так.

Первые недели мы с мамой не ладили. Она холодно на меня поглядывала, заставляла делать всякое — убирать, готовить, покупать продукты на те гроши, которые ей платили за уборку, да. Я не справлялась, швырялась предметами, ныла. Мама говорила: чего ты от меня хочешь, ты же сама напросилась приехать, я тебя отговаривала, я хотела, чтобы ты осталась на материке, пока была возможность.

Все так, но и в Сан-Диего мне уже делать нечего. Скоро март, а там и весенние каникулы. Я засыпала Вэн сообщениями. Один раз даже позвонила, сердце билось в горле, думала, сблюю. Но она ни разу не ответила. Наверное, заблокировала мой номер. Что ж, я это заслужила.

* * *

В общем, такие дела: я здесь сраная домохозяйка и сиделка. Мы бежим. Шлепаем кроссовками по асфальту, вдоль отбойника, внизу брызги зелени, за ними океан до самого горизонта. Судя по тому, как отец бежит, мыслями он где-то в молодости. Смотрит перед собой, стиснув зубы и прищурив глаза в воспоминаниях о теле, которое когда-то было на это способно. Теперь он смуглый, потрепанный жизнью — родинки, глубокие морщины, шрамы — и толще, чем следовало бы. На нем старая майка, в которой он в старшей школе играл в футбол, светло-серая, с ярко-зеленой надписью “Драконы”, а шорты слишком короткие, окей? Широкие бока под майкой с каждым шагом собираются в складки. Но прежний Оги все еще где-то здесь, и мы с ним бежим из последних сил. От пота грудь его в пятнах, как у трехцветной кошки. Растрепанные волосы слиплись от утренней жары и оттого что он вытирает их руками. Усы, как прежде, аккуратно подстрижены. Теперь их стригу либо я, либо мама.

Он бежит, я тоже бегу и вижу, что взгляд его устремлен вперед. Или назад, верно? Он вспоминает, как лидировал на пятничных вечерних матчах. Играл в американский футбол и тайт-эндом[144], и лайнбекером[145]. Мы ускоряемся по асфальту с горы, бежим по ровным отрезкам шоссе в Вайпио мимо шуршащего и клонящегося сахарного тростника. Длинные тени эвкалиптов, высаженных со стороны маука. Ритм нашего дыхания, наш пот. Темный запах земли. Розово-синий рассвет.

— Ему не становится лучше, — говорит мне мама. Мы в доме, папа на крыльце смотрит на океан поверх холмов и скал Хамакуа. Дядя Кимо уехал на работу, вернется только вечером. Я даже не знаю, какой сегодня день недели. — Даже, по-моему, хуже.

Мы с мамой стоим у стола на кухне. В руках у нас кружки с кофе. Пар вьется и исчезает, как и наши мысли. Окей, есть два варианта папы, я точно знаю. Один — тот, которого мы видим сейчас, похожий на запертый в теле сон, и тот Оги, который некогда был водителем грузовика на плантациях тростника, грузчиком в аэропорту, отцом и мужем. С тех пор как я вернулась домой, повидала их обоих, это я и говорю маме.

Она улыбается. Улыбка ее печальна.

— Мы с Кимо тоже это заметили. Иногда твой отец оживлялся и снова становился прежним. Как будто щелкнули переключателем, и он опять почти нормальный. А потом снова скатывался. Прошло немало времени, и остался только один.

— Но с тобой-то он по утрам не бегал, правильно? — говорю я. — Он по-прежнему с нами, мам.