Читать книгу - "Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)"

– А что тебе Петя подарил? – спросит вечером Фира, когда они с Женей закончат перетирать вымытую посуду.

– А так, одну забавную вещицу. Потом покажу.

Через неделю Борю рядом с хорошенькой дамой будут видеть буквально все триста гостей Оперного театра.

В этот же момент возле железнодорожного депо к Пете подойдут двое:

– Ты так и не понял, что к чужим бабам не лезут.

Дрался он хуже, чем стрелял. Но финка с гравировкой БЕИ спасла ему жизнь. Ножевое окажется не смертельным.

Фердинандовна орала так, что ей засадили успокоительного и удерживали три санитара, пока хирурги Еврейской шили ее Петеньку.

– Курва, курва жидовская! Своими руками задушу! А Вайнштейна на куски сама порежу, – хрипела Гордеева.

Женька узнает дома и помчится в Еврейскую. Она влетит в палату, размазывая слезы и сопли по замершему лицу, и кинется к Пете: – Петенька, я люблю тебя! Смотри, Петя! – Она мотала перед его лицом трясущейся рукой с железным кольцом. Петя, обколотый морфием, блаженно улыбался во сне. Гордеева за шкирку вытащит Женьку из палаты:

– Вон отсюда! Вон, тварь такая! Чтоб близко к больнице не подходила! Убью! Из-за тебя все! Не лезь к моему сыну!!!

Женька ломилась к Боре:

– Это ты? Ты сделал?

– Шейна, ты что? Мы же в театре вместе были. Ты рядом сидела. Мы ж с одного двора – не по понятиям своих трогать. Да как ты могла подумать такое?! На гоп-стоп залетные взяли. Я здесь при чем? Он мне не конкурент, – Боря пытался удержать ее.

– Ненавижу тебя! Это ты! Ты!..

Елена Фердинандовна дежурила в палате, как собака. Но примерно через сутки физиология победила даже материнский инстинкт и она отлучилась в туалет.

Женя ворвалась в палату и обцеловала Петю:

– Люблю, люблю, живи, пожалуйста!

– Да не реви и не дави на меня, – Петька поморщился: – Куда я денусь. Ну, еще раз скажи.

– Люблю тебя!

Петька зажмурился и расплылся в улыбке:

– Господи, знал бы, что ты примчишься, давно бы сам на нож лег или руку в станок засунул. Беги, сейчас мать моя бесноватая вернется.

Гордеева выйдет из анабиоза. Оживет, взревет раненым зверем и поднимет все свои связи – всех спасенных большевиков, вылеченных НКВДистов и их дорогих содержанок. С просьбой, приказом, шантажом:

– Уничтожить!

Сначала она двинет в ближайшее отделение милиции.

Фердинандовна рвала и метала, топала ногами и орала что есть мочи:

– …Найти!!! Закопать!!! Порву!!!

Начальник милиции подождал пару минут и, уловив паузу в воплях Гордеевой, мягко сказал:

– Мы сделали все, что могли, – у всех железное алиби, не подступишься. Тем более, что главный подозреваемый был в театре с предметом воздыхания вашего Петра – алиби железное, лучше не придумаешь! Надо искать среди тех, кто завязан с вашим сыном на его бизнесе, где и как он мог задеть интересы деловых людей. Но это уже вопрос не в моей компетенции, я сделал все, что смог.

Гордеева зашлась в диком крике:

– Да я… да я!!! Да чтоб никто из вас со своими трипперами и сифонами ко мне на порог не показывался!!!! Лечить не буду! Еще и всей Одессе расскажу, кто вы такие, революционные и пламенные борцы с проституцией!!!

Начальник милиции хлопнул ладонью по столу и сказал вкрадчиво и жестко:

– Мадам Гордеева, не надо переоценивать свое значение для партии и народа…

– А ты не партия и не народ!!! – ляпнула сгоряча Лелька.

– Я – представитель лучшей его части – революционного карающего органа, если вдруг кто забыл… – И посмотрел свинцово и страшно прямо в переносицу Фердинандовне.

Та сразу стихла, буркнула:

– Извините…

– Можете быть свободны, – сухо ответил собеседник.

За дверью ее ждал участковый:

– У нас нет улик, Елена Фердинандовна. Может, действительно гоп-стоп?