Читать книгу - "Девушка и ночь - Гийом Мюссо"

Между тем в течение нескольких недель я думал, что удача и дальше будет улыбаться нам. Максим вышел из комы и поправлялся на удивление быстро. В июне его избрали депутатом, и в прессе ему даже прочили должность министра. В связи с возбуждением дела о нападении на Максима зону вокруг спортивного корпуса оградили как место преступления. И работы по сносу здания были перенесены на более поздний срок. А потом, когда в силу сложившихся обстоятельств правление фонда «Хатчинсон и Девилль» решило отозвать денежную сумму, пожертвованную лицею Сент-Экзюпери, этот вопрос и вовсе отложили в долгий ящик, да и позиция дирекции лицея в этой связи резко изменилась. Ссылаясь на причины экологического и культурного порядка, представители Сент-Экза заговорили о рисках, связанных с реконструкцией подобного природного объекта, который неизбежно лишился бы частицы своей души, дорогой всем активным участникам учебно-воспитательного процесса. Что и требовалось доказать.

* * *

Фанни связалась со мной сразу же после того, как узнала об аресте моего отца. Мы с ней встретились в больнице и просидели весь вечер в палате Максима – он все еще лежал без сознания, – вспоминая ту ночь 1992 года и рассказывая друг другу, как все было на самом деле. Узнав, что она неповинна в смерти Винки, Фанни воспряла духом. Чуть погодя она рассталась с Тьерри Сенека, приняла приглашение от клиники репродуктивной медицины в Барселоне и занялась проблемами экстракорпорального оплодотворения. Когда Максим пошел на поправку, я стал чаще навещать его в больнице.

В течение нескольких дней я действительно думал, что нас троих не коснется трагическая участь преступников, замуровавших в стене два трупа, и нам удалось избавиться от этого проклятия добрых душ.

Но я ошибался, потому что не ожидал, что меня предаст человек, которому я по глупости открыл душу, – Стефан Пьянелли.

– Тебя это не обрадует, но я собираюсь издать книгу, в которой расскажу всю правду о смерти Винки Рокуэлл, – как ни в чем не бывало сообщил мне Пьянелли как-то вечером в конце июня, когда мы сидели с ним за стойкой бара в Старом Антибе, куда он позвал меня выпить.

– Какую еще правду?

– Одну-единственную, – невозмутимо ответил Пьянелли. – Наши сограждане вправе знать, что случилось с Винкой Рокуэлл и Алексисом Клеманом. Родители учащихся Сент-Экза вправе знать, что они отправляют своих чад в учреждение, где уже двадцать пять лет в стене одного из корпусов находятся два замурованных трупа.

– Ну, если ты это сделаешь, Стефан, по твоей милости мы втроем: Фанни, Максим и я – окажемся за решеткой.

– Правда должна восторжествовать, – парировал он, хлопнув ладонью по стойке.

Вслед за тем он разразился пространной тирадой и, заговаривая мне зубы, стал рассказывать про какую-то кассиршу, которая лишилась работы из-за того, что недосчиталась нескольких евро, и про сверхтерпимость, которую, насколько ему известно, суды проявляют в отношении политических деятелей и руководящих работников. Он оседлал своего любимого конька – как это было под конец нашей учебы в лицее, – пустившись рассуждать о классовой борьбе и капиталистической системе, орудии порабощения на службе акционеров.

– Но какое, в конце концов, это имеет отношение к нам, Стефан?

Он бросил на меня вызывающий взгляд, полный торжества и высокомерия. Как будто с первого дня надеялся повлиять на сложившееся соотношение сил. И я, наверное, впервые почувствовал животную ненависть, которую Пьянелли испытывал к нам.

– Вы убили двух человек. И вам придется за это заплатить.

Я отхлебнул пива и попробовал напустить на себя равнодушный вид.

– Я тебе не верю. Ты никогда не напишешь такую книгу.

Тогда он извлек из кармана пухлый конверт и передал его мне. Это был договор, подписанный им с одним парижским издательством, которое намеревалось в скором времени опубликовать его документальное расследование под названием «Странное дело: правда о Винке Рокуэлл».

– Ты же ничем не сможешь доказать свою версию, бедолага. И своей книжонкой только подорвешь доверие к себе как к журналисту.

– А доказательства находятся все там же, в спортивном корпусе, – ухмыльнулся он. – Когда выйдет книга, уж ты мне поверь, родители учеников снова встанут на уши. И надавят на дирекцию так, что ей волей-неволей придется снести ту стену.

– Ответственность за убийство Винки и Алексиса Клемана уже потеряла силу в связи с истечением срока давности.

– Возможно, хотя с точки зрения закона этот вопрос остается спорным, зато ответственность за убийство твоей матери и Алексис Девилль сохраняется. Так что правосудие ухватится за кончик ниточки и распутает клубок всех этих убийств.

Я знал то издательство. Звезд с неба оно не хватало, да и бескомпромиссностью не отличалось, но у него нашлись бы средства на то, чтобы широко разрекламировать этот опус. Если Пьянелли и впрямь удастся выпустить свою книжонку, она произведет эффект разорвавшейся бомбы.

– Я что-то не пойму, Стефан, тебе-то ради чего нас разоблачать. Ради пяти минут славы? На тебя это совсем не похоже.

– Я делаю свое дело, только и всего.

– Значит, твое дело – предавать друзей?

– Стоп, мое дело – журналистика, да и друзьями мы с тобой никогда не были.

Тут я вспомнил притчу о скорпионе и лягушке: «Зачем ты ужалил меня? – спрашивает лягушка скорпиона, когда они вдвоем оказываются на середине реки. – Ведь ты умрешь вместе со мной». – «Потому что я скорпион», – отвечает ей тот».

Пьянелли заказал себе еще пива и вонзил мне нож в самое сердце:

– И правда шикарная история! Семейка Борджиа, наши дни! Спорим, «Нетфликс» с радостью снимет сериал про такое?

Я смотрел, как этот щелкопер радуется, предвкушая крах моей семьи, и мне захотелось его прикончить.

– Теперь я понимаю, почему Селин бросила тебя, – сказал я. – Потому что ты бездарность и законченная мразь…

Пьянелли было попытался плеснуть мне пивом в лицо, но я оказался проворнее. Отпрянул в сторону и нанес ему прямой в рожу, а потом боковой в печень, который свалил его на колени.

Когда я поздно вечером уходил из бара, противник мой лежал на земле, хотя на самом деле повержен был я. И в этот раз защитить меня было некому.

Жан-Кристоф

Антиб, 18 сентября 2002 года

Дорогой мой Тома!

После нескончаемо долгих месяцев молчания я пишу вам, чтобы сказать до свидания. Все так, к тому времени, когда это письмо пересечет Атлантику, моя земная жизнь закончится.

Перед смертью я счел необходимым попрощаться с вами. А также еще раз заверить вас, что мне доставляло огромное удовольствие быть вашим учителем и вспоминать наши беседы и время, проведенное вместе с вами. Вы были моим лучшим учеником, Тома. Не самым блистательным, поскольку не всегда заслуживали отличных оценок, но, безусловно, самым благородным, самым чутким, самым человечным и самым отзывчивым.