Читать книгу - "Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье"

Сначала казалось, что журналист честно выполнил свою миссию. Вопросы были вполне хорошие. Посвященный читатель мог бы даже счесть их нескромными. Те же, кто не знал Александра, должны были подумать, что они собьют его с толку. Но я-то понимала, что это не так. Абсолютно нечувствительный к нападкам, он прекрасно переносил их. И, что бы ему ни говорили, у него всегда имелся в загашнике целый арсенал острых словечек, способных подавить огонь противника. В этом интервью он дал себе полную волю. Я узнала многие из его любимых цитат, в частности из Черчилля, его кумира номер один, — ее он приводил не реже трех раз в неделю: «Success is never final, failure is never fatal»[100]. Он и не думал пугаться скандала, напротив — смело рвался в бой, раздавая оплеухи направо и налево. Ширак у него «остановился бы поболтать даже с почтовым ящиком», Клинтон «занимался онанизмом в Овальном кабинете», и так далее…

Разумеется, он потребовал разговора о политике, прежде чем перейти ко мне. Все было тщательно обдумано, каждая фраза трижды выверена. Александр умел пользоваться своей властью. Я прямо воочию слышала, как он говорит журналисту, что не намерен тратить слова на такую финтифлюшку, как я. Перед тем как поговорить о своей малютке Ариэль, он собирался переделать Францию. И при каждом вопросе размахивал своим статусом бывшего министра как кнутом. В результате у него получилась в высшей степени приглаженная, приукрашенная, отлакированная версия его краткого пребывания в правительстве. Дело «Пуату» превратилось в юридическую бессмыслицу, в политические происки, в медийный сериал и в кампанию, выгодную французской фармацевтической промышленности. По его словам, он исполнил свою миссию, а теперь всякие злобные шавки облаивают его из подворотни. Это была блестящая речь. Когда собеседник спросил его, действительно ли левые испытывают затруднения, он парировал удар забавными парадоксами:

— Забудьте хоть на минуту про левых и правых. Мы вовсе не почтенные бедняки, а они отнюдь не циничные толстосумы. Впрочем, будь правые богачами, левые всегда пребывали бы у власти…

Не успевал Фабрис начать очередную цитату, как я уже заканчивала ее. Все эти фокусы я знала наизусть. Александр не изменился, он был по-прежнему остроумным и бесстыдным. Вот уж кто не собирался изображать готовность каждый день с утра умирать за Республику. Под шквалом критики он не испытывал никаких угрызений совести и сохранял свойственную ему ироничную веселость. Ложь была для него привычной горкой, с которой он съезжал как ни в чем не бывало. Наконец дошло дело и до меня. Вот тут уже никакого благородства и в помине не осталось. Одно неприкрытое презрение. Он ни в чем не виноват: оказывается, это я за ним гонялась, польстившись на высокое положение:

— Я никого не упрекаю в желании вылезти наверх, это по-человечески понятно. Молодой женщине льстило, что все видят ее рядом с министром. Только она, к сожалению, повела себя не лучшим образом. И окружающие это заметили. Знаете, это как прогулка на верхней палубе: падение в воду не проходит незамеченным.

И далее в том же духе. Он буквально смешал меня с дерьмом, попутно заметив, что эта интрижка длилась всего несколько месяцев. Настоящая его жизнь шла совсем в ином русле. Он не постеснялся прибегнуть к самым оскорбительным словам:

— Мужчина меняет не годы, он меняет женщин…

Если я воображала, что, показываясь с ним на людях, возвышалась, то теперь все стало предельно ясно: он затаптывал меня в грязь. Это было унизительно и, что обиднее всего, коротко: из четырех страниц интервью меня удостоили всего пятнадцатью строчками. Затем беседа вновь обращалась к великим людям, в частности к Франсуа Миттерану. Александр использовал его как прикрытие, чтобы оправдать свой отказ подать в отставку с поста президента Высшего совета франкоязычных стран:

— Я повинуюсь только голосу моей совести и воле президента Республики.

Что касается первого (голоса совести), то это был весьма снисходительный повелитель. Второй же из них (президент) обладал таким луженым желудком, что Александр ровно ничем не рисковал. Благополучно переварив «кагуляров», Виши, Буске, алжирские спецтрибуналы, махинации Роже-Патриса Пела[101]и множество прочих, пока еще темных, финансовых афер помельче, Франсуа Миттеран всегда найдет еще немного желудочного сока, чтобы растворить в нем подозрительные комиссионные, полученные его бывшим, ныне отставным фаворитом. И если его об этом спросят, ответит как обычно: мораль и культура. И точка!

Ну вот все и сказано. Статья изобиловала беспочвенным, пренебрежительным хамством и холодными насмешками. Никакой трагедии в этом не было, однако Фабрис все-таки взбесился не на шутку. Он не голосовал ни разу в жизни, и ему было совершенно безразлично, что Александр сделал социализм предметом собственного кокетства. Но тот факт, что он прилюдно глумится надо мной, привел его в ярость. Не удержи я его, он тут же бросился бы в шикарный особняк на соседнем острове Сен-Луи — набить морду Александру. Предваряя события, скажу, что через год он все же осуществил свое намерение. Однажды поздно вечером в «Клозери де Лила» он увидел Александра за ужином с друзьями, подошел, схватил тарелку со спагетти, стоявшую перед моим бывшим любовником, и не колеблясь, не сказав ни слова, вмазал ее прямо ему в лицо. Об этом никто не должен был узнать: Александр, стреляный воробей, понимал, что былые хорошие времена не вернешь жалобами и криками. Желая любой ценой избежать дополнительного скандала, который только сбросил бы его еще ниже, чем он пал, он молча отправился в туалет смывать соус. Но на его беду, Мишель Стувено, хроникерша из «Журналь де Диманш», прослышала об инциденте и живенько настрочила по этому поводу ехидную статейку. Но я снова забежала вперед. В день выхода «Экспресса» я решительно пресекла воинственные порывы Фабриса.

Уроки Гарри пошли мне впрок. Нашему ответу следовало быть «метким», то есть хорошо рассчитанным и убийственным. Пара затрещин — все равно что ничего. Александр лишь поморщится с горькой иронией, и все его пожалеют, а меня сочтут злобной гадиной. Вот отчего я постаралась утихомирить моего воинственного рыцаря:

— Прекрасно, милый, я вижу, что ты рвешься в бой. Но только пойми: когда ведешь на врага миноносец, бесполезно грести веслами. У нас имеется солидный боезапас, так что не будем пользоваться петардами…

О каком боезапасе я говорила? Конечно, о фотографиях! У меня еще оставалось много хороших снимков, которые только и ждали публикации. «Пари Матч» воспринял сенсацию во «Флэш» как личное оскорбление. Фото — это была их епархия! Всякий раз, приходя работать над рукописью, Франсуа Брийян умолял меня сжалиться и уделить ему парочку «бомб» для главного редактора, который не давал ему покоя. Я не собиралась отказывать ему в этой милости, но отложила ее до тех пор, пока не появится книжка о Лесюэре. Он мне книгу, я ему — снимки, услуга за услугу, только так. Мои фотосенсации попадут лишь в те журналы, которые будут поддерживать папиного Лесюэра. И никуда больше! Меня даже совесть не мучила, ибо я понимала всю ценность этого подарка; никто еще не знал о двух сангинах Ватто, купленных на деньги «Пуату»; Александр повесил их над своим письменным столом в Высшем совете. Я предвкушала крупные, во всю страницу, заголовки: «Галантные празднества за счет Республики». Это с лихвой оправдывало мои требования. И даже мои капризы, ибо я собиралась позволить себе один каприз — сполна расквитаться с Сейреншей. Я опубликую ее письмо, я расскажу, сколько раз она ужинала у меня, я сделаю из нее любовницу Александра… Я раздавлю эту змею. Но не сейчас. Сейчас я ни за что не хотела испортить мой замысел спешкой и тем самым лишить себя возможности сделать последний, посмертный подарок моему отцу.