Читать книгу - "Янтарная Ночь - Сильви Жермен"

По-прежнему ничего не было ни видно, ни слышно. Даже голос Виталии умолк. Да и говорил ли он вообще?

Оставалось только чувствовать. Чувствовать кожей. Венами, сухожилиями, нервами. Словно гигантскую дрожь, пробегающую по телу. Ужасающую дрожь.

Кожа.

Человечья кожа, изношенная, как пальто нищего.

Золотая Ночь — Волчья Пасть обнаружил вдруг, что он — лишь кожа. Просторная человечья кожа, выдубленная тысячами солнц, сожженная холодом сотни зим, со въевшейся в нее землей четырех времен года и исхлестанная ветрами всех сторон света. Просторная человечья кожа, навек помеченная поцелуями и ласками пяти женщин, его жен. Жесткая кожа, прокопченная траурными огнями, вечно тлеющими в обломках его сердца.

Кожа.

Человечья кожа, все еще несущая на себе запах волка, запахи земли, ветра и воды. Вечно хранящая аромат женщин! I, в складках шеи, ладоней, в паху, и вкус губ во рту. Человечья кожа, исписанная временем, иссеченная историей и войнами, расцвеченная любовью, по живому искромсанная трауром. Кожа детства, игр, кожа работы, голода, жажды и усталости. Кожа наслаждения и желания, кожа радости и слез. Кожа для пота, слез и морщин. Человечья кожа, единственная, носимая, пока не изотрется, пока не порвется.

Кожа.

Гигантская, распяленная на лице и всех костях тела этой морозной ночью. Ночью мороза и памяти. Барабанная кожа, натянутая на резонатор сердца. Необъятная.

Барабанная кожа, по которой Золотая Ночь — Волчья Пасть принялся вдруг колотить. Сбросил куртку, сорвал рубаху и, обнажившись по пояс, стал лупить себя.

Кожа.

Шагреневая кожа, кожа скорби и зова. А также кожа чуда, выдерживающая в этой пьяной и пронизывающей холодом ночи лвойные удары, наносимые его кулаками и сердцем.

Но кто же стучал по его коже — его кулаки, сердце или же имя каждого из его близких, которых не стало? Кто же стучался по очереди в его обнаженное туловище, в его сердце, звенящее, как фантастический бронзовый гонг?

Кожа.

Кожа для криков.

Виталия. Это было первое имя. Но оно было таким нежным, таким близким, что текло, будто светлая вода. Виталия! И он вновь увидел сказочную улыбку той, что берегла его детский сон, утешала в детских печалях и страхах. Виталия, та, что никогда его не оставляла, была с ним повсюду, каждый миг, даже после своей смерти. Та, что привязала свою золотистую тень к его шагам. Виталия! Это имя озарило его сердце.

Потом приблизилось другое, смешливое и легкое имя той, что произвела его на свет. Эрмини — Виктория. Его мать, еще такая юная, его мать-сестра. Сестра, слишком рано ставшая его матерью и умершая при родах. Эрмини-Виктория. Мать — сестра, женщина-ребенок, ушедшая танцевать босиком со смертью из страха перед жизнью. Эрмини-Виктория… ее имя скользнуло по его коже, как дыхание, заставив чуть заметно встрепенуться сердце.

Потом пришло другое имя. Непроизносимое. Долго ненавидимое. Так яростно ненавидимое. Имя ужаса и боли. Имя, которому он кричал нет, имя отца. Нет. Тысячу раз отвергаемое имя отца. Тысячу раз проклятое. Имя отца, рассеченное надвое. Сабельным ударом.

Теодор-Фостен.

Как оно стучалось, это имя, как скреблось в его сердце. Как оно было тяжко, это имя, имя отца, утонувшего в черных водах канала, застрявшего в створах шлюза.

Золотая Ночь — Волчья Пасть почувствовал, как рвется его кожа, рвется сердце. Он расстегнул свой кожаный пояс и стал хлестать себя по туловищу, чтобы заставить умолкнуть имя отца. Но имя не переставало реветь в нем.

Словно круглый красный мяч выскочило имя Мелани, прямо возле его сердца. Оно было горячим — имя, еще столь полное жизнью. Горячим, словно пролитая кровь. Имя Мелани лопнуло под конскими копытами. Но тотчас же появились имена их сыновей. Огюстен и Матюрен. Их первенцы. Они вместе прошли сквозь его сердце. Он вновь увидел их лица. Они были молоды и улыбались. Но эти лица переплетались, перекрывали друг друга. Искажались. И имя Двубрат тяжко упало в его сердце.

Эхом этому падению отозвались имена Ортанс и Жюльетта, наполнив сердце горькой нежностью.

Бланш. Имя прокралось в него, такое легкое, трогательное. Но он не смог его удержать. Имя Бланш было хрупким, как стекло, и неустанно что — то лепетало. Оно тихо испарилось в его сердце, припорошив его тонкой и блестящей пылью инея.

Словно бубенец звякнуло имя его дочери — Марго. Ласковая, влюбленная Марго. Такая красивая в утро своей свадьбы. Ослепленная январским солнцем. Марго — такая красивая и легкая на его руках.

Сломленная Марго, обезумевшая Марго. Марго — Проклятая Невеста. Сердце Золотой Ночи — Волчьей Пасти сжалось при этом имени, разорвалось, как кружева старых увядших юбок его преданной дочери.

Его сердце заскрежетало, когда приблизилось имя Эльминты-Сретенья-Господня-Марии. Той, которую он звал Голубая Кровь. Той, чье тело звучало в любви песнями, ритмами, звоном медных труб и пронзительным голосами. Голубая Кровь. Это имя проплыло, извиваясь, сквозь его сердце, словно длинная рыба из слоновой кости. И заледенило его. Голубая Кровь! Имя сломалось с громким костяным хрустом.

Золотая Ночь — Волчья Пасть опоясался ремнем. При каждом имени, стучавшем о его кожу, ему приходилось туже затягивать ремень, чтобы сдержать все более и более частые удары своего сердца.

Явилось легчайшее из всех имен. Виолетта-Онорина, его дочь-провидица, одаренная самой темной из благодатей. Имя пробежало через его сердце, словно торопливый ребенок, разливая на своем пути одуряющий запах роз — если не крови. «Я — Дитя, я — Дитя…» — лепетала она на бегу. Но мчалась так быстро, что ее имя перекрыло другое, приставшее к ней при жизни. Виолетта-Святая-Плащаница.

Вслед за ним пришло имя его старого товарища. Жан-Франсуа — Железный Штырь. Имя пролетело с шумом хлопающей крыльями птицы, смутным эхом пения горлиц. Жан-Франсуа… и унеслось в охапке языков пламени — если не роз. Это имя оставило Золотой Ночи — Волчьей Пасти ощущение огромной пустоты и утраты.

И тут, нежданные, негаданные, явились вдруг имена троих его самых диких сыновей. Сыновей с архангельскими именами, двое из которых избрали участь убийц, сумев схватить и исковеркать лишь ангельский меч, а третий кончил юродивым. Микаэль и Габриэль, солдаты дьявола, наемники Апокалипсиса, и Рафаэль, один из самых прекрасных голосов века. Но эти три имени, переплетенные в смерти, странно смешали их песни в сердце Золотой Ночи — Волчьей Пасти в какую-то мучительную какофонию. «Und singt ein Teufelslied… Nella cit- ta dolente… Und der Teufel der lacht noch dazu… Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate… Sing ein Teufelslied… ha- hahahahaha!.. Dove, ah dove, t’en vai… Wir kdmpfen… wirkdmpfen, wir kdmpfen… nella citta dolente…»[33]