Читать книгу - "Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов"

— А вдруг ваш чудак прав? — перебил Расьоль и посмотрел, ища поддержки, на Дарси. — Вы что, больше верите Риму? Я, признаться, лучше уж поболею за математика… По крайней мере он подарил нам интригу.

— В том и дело, Жан-Марк, — сказал Суворов. Видно было, что думает он о другом. — Мы настолько привыкли плеваться в историю, что нам, право же, легче ее, всю целиком, обменять на пикантный сюжет. Это нас развлекает. «Homo festivus». «Празднующий человек».

— Филипп Мюрэ попал в точку.

— В общем, да. Увы, да… — Настроение у Георгия окончательно было подпорчено. В отличие от начала завтрака, теперь беззаботность излучал только Расьоль:

— Не унывайте. И на вашу улицу придет праздник, хотите вы того или нет. Рано или поздно, но и вас заставят плясать на общей фиесте… От публичного надругательства над интеллектом не застрахован никто, причем никогда, — он весело шлепнул ладонью по подлокотнику. — Так не лучше ли расслабиться и получить удовольствие? А то, неровен час, вы предложите сетовать на такие, почти бытовые уже, пустячки, как разврат в католических паствах и упадок онтологической мысли. Всегда на смену широколобой вдове приходит блудливая ветреница. В нашем случае… — он на секунду запнулся, потом подмигнул: — политология, прости мою душу! Да аминь с ними со всеми! Я бы, признаться, подался обратно в кочевники: тем лишь бы было пространство, никакого дела до времени.

— Вы с ними встречались?

— Почти. В прошлом году посетил я Болгарию. Удивительная страна: все денно и нощно работают, а толку не видно — кругом нищета. Впрочем, труду предаются не так чтобы все: случайно забредши в цыганское гетто старинного города Пловдива (он, кстати, будет постарше вашего Александра Великого: основан папашей его, тезкой того же Мюрэ), я увидел вокруг лишь разваливающиеся халупы да фанерные домики. Зато на каждой (на каждой, друзья!) из покосившихся крыш торчала пыльной скорлупкой спутниковая тарелка. Отсутствие канализации и водопровода переживалось здесь проще, чем угроза невозможности совершать пусть виртуальные, но — путешествия… Вот с кого надобно брать нам пример!

— Против природы не попрешь, — напомнил Суворов и попробовал усмехнуться.

— И природа у всех одна: дать деру из этого мира. Короче — постмодернизм, будь он трижды неладен!..

— Что ж поделать, если мы живем в эпоху тотальных мнимостей, — обратился к риторике Дарси. Внешне он был совершенно спокоен, но почему-то скатерть у ног пару раз мелко вздрогнула, словно под ней укрывался пугливый щенок. — Стоит ли сетовать, что одни мнимости оказываются предпочтительнее других?

— Иногда настолько, что за них приходится воевать, — сказал Суворов и впервые за четверть часа посмотрел ему прямо в глаза. — Если подумать, в основе конфликтов лежит большей частью проблема самоидентификации противостоящих сторон. Вы же не станете отрицать?

— Не стану, Георгий. Если, конечно, пойму, о чем речь.

— О том, кто я и кто тот, кто не я. А заодно о наличии зрителей, Дарси. Вы правы, ваш постмодерн совсем спутал карты…

— Вы о чем?

— Если вглядеться, его восприятие мира тоталитарно — в своей демонической демократичности. Для него чуть ли не все в этом мире взаимозаменяемо, тавтологично. Если так пойдет дальше, то уничтожится разница между истиной и клеветой.

— Простите, но разница есть. Хотя бы для нас с вами, — голос Дарси стал жестче.

— Как бы не стало — только для нас…

— Растолкуйте.

Суворов кивнул:

— Растолкую.

Расьоль отмахнулся:

— Не надо. Или ладно, давайте. Только, будьте добры, сократите свои излияния. Ужмите их в дайджест.

— Противоречит моим косным принципам: назначение дайджеста — угождать ленивым умам в поверхностном и торопливом знакомстве с шедеврами. Немудрено, что под действием этой калечащей дух эпидемии вся наша жизнь обращается в дайджест. В мозаику беглых обрывков. Лишь бы доходчивей да поярче. Опять все та же подмена — мгновенья и вечности… И это — сегодня. А завтра?

— Не увлекайтесь, Суворов: от завтра Дарси нас с вами сердечно избавил. А пресловутая вечность — штука слишком уж элитарная. В ней нет места для масс. Лучше доверьтесь идее всеобщего равенства. Говорю это вам, как француз. Будьте политкорректны.

— Не хочу.

— Почему? — удивился Расьоль.

— Ненавижу политкорректность.

— Почему? — Расьоль удивился вдвойне.

— Хочешь кого-то послать, а вместо крепкого слова делаешь книксен… Лицемерная сука. Вдобавок еще агрессивная. Мало того, что входит в клинч со свободою слова. Тут покруче: что было приемлемо еще вчера, уже завтра вас подведет под судебное разбирательство. Если вам не понравились чьи-то любительские стихи, лучше не говорить о них как о сентиментальной чуши…

— Ну да, разумеется, понимаю: тем самым вы посягнете на внутренний мир неумелого автора. А кто дал нам право считать, что этот внутренний мир менее содержателен, чем гений Шекспира?.. Не будьте так строги, Георгий: это всего лишь курьез.

— Но за подобным курьезом лежит система воззрений.

— Ничего нового я в том не вижу. Политкорректность — такой же конвенциональный договор, как правила уличного движения. Просто надо запомнить, что слова «негр» больше нет, как и нет слова «черный», зато есть «афроамериканец», пусть тот, о ком речь, ни разу в Африке не был. Конечно, часто доходит до глупостей… Знаете, в Италии уборщики вдруг отказались быть просто уборщиками и сделались «экологическими операторами». Ну разве не прелесть? Как ни крутите, а политкорректность — это кладезь живых афоризмов!

— Почему бы тогда и нам не стать «операторами языка»? Слово «писатель» слишком уж откровенно привязано к механизму вожденья пера по бумаге. Вас, Жан-Марк, это не унижает?

— Да будет вам! Желание подправить публичную речь старо, как мир, просто на место одних эвфемизмов сейчас заступают другие.

— Не придется ли нам очень скоро переписывать Библию?

— Это как пить дать. Хотя с точки зрения политкорректности это будет не «переписывать», а — «подвергать редактуре». Ничего, повторюсь, здесь страшного нет. Не впадаете же вы в ужас из-за того, что в Европе пристойней чихать головой, а в Японии — задницей?.. Земной шарик сделался меньше, Суворов, и ровно настолько, насколько сумел. Коли ему в том мешают клише от культуры — что ж, надо чем-то пожертвовать…

— Включая сюда и язык?

— Самую малость, и то — иногда. А что вас смущает?

— Предположим, ваша команда в пух и прах продула решающий матч. А я вас и спрашиваю: как игра? С чем вы сравните провал футболистов? Только, чур, так, чтобы не возмутить общество охраны животных, людей с ограниченными способностями, феминисток, гомосексуалистов, а заодно — танцоров балета. Ну что? Как задачка? Выходит, вам безопаснее ограничиться констатацией: ребята, дескать, играли не так, как следовало, исходя из их же умения и дарований. Проведите вектор дальше, и вы поймете мои опасения: политкорректность не терпит метафор.