Читать книгу - "Прощай, Атлантида! - Владимир Шибаев"

Слева и справа ворошили ночной воздух, переругиваясь и пересвистываясь, голоса упустивших добычу милицейских и бугаев, над головой в узком проходе между двух пакгаузных стен громадой высилась уставленная тухлыми бочками пирамида. Опять с боков затрещали и заверещали, приближаясь, голоса. Географ вдруг вспомнил волшебные цифры – тринадцатый ряд, четвертый уровень, и побрел вдоль гнилых бочек, куда-то юркнул, где-то пролез и услышал тот самый голос:

– Эй, мил человеце, – позвал кто-то из бочек. – Держи сюда.

Арсений прополз в окрывшийся среди бочек проход, двинулся на голос и втиснулся в пространство, которое и оказалось нутром огромной дубовой тары. Чьи-то руки щелкнули спичкой, тускло осветив обиталище.

– Отсюда не видать, четвертый ряд партера, восьмое кресло слева, – откомментировал свое жилище местный святой, заросший грешник Всея Руси Харлампий. – Говорить можно, только вполуха. Глухота резонанса спасает.

Был он на сей раз обряжен не в черную рясу, а в простые, но чистые обмотки и огрызки и сильно кашлял.

– Не взыщи, – пробурчал он. – Дохаю не заразно, а от нервного восторга скорой встречи с неведомым, кое взором дальним открываху… Ты от какой нужды внове мои очи гнилые тревожишь, али взаправду решился ко мне в услужники, замом по земным вопросам?

– Я мимо пробегал, решил проведать, – ловко соврал Полозков и высунул ухо наружу. Голоса вдали по-прежнему гомонили.

– Скинь беспокойство, – предложил исполняющий обязанности птицы Феникс, имея в виду куртку. – Тут у меня в святом хозяйстве двенадцать сот ополовиненных и наполненных пряным благоговением и отстоем сладких мыслей бочек. Схоронилося шесть собачьих и пол тьмы кошачьих душ. Но грызуна и крысака нема, не выдерживают зловонного напора мысли. Только тени кинутых предков… Так что, ежели сховаться или сховать свое доброе имя – лучшего места во всей окрестности до самого собора не сыскаху. Главное упомнить, какая за какой мысль, то есть бочка споследует. Вот гляди – у меня в одном ряду, лезу я – первая: глухо ропщу "КТО", вторая: слабо возвышаю "ЕСМЬ", в третьей возвоплю "БОГ". А в другом рядочке, что посевернее и к этому жмется, у меня и ответ готов: "БОГ"…"ЕСТЬ"…"ПУТЬ". А теперь в этой божьей местности у меня другая стежка свирелью бежит: в одну сторону – "КТО.ТЫ.САМ", а обратный путь глаголет трубою – "САМ.ЕСМЬ.ДУХ." Очень уж духовито тут. Так что, понимай, заразный грешник Всея Руси объяснит здешние закоулки наперекрест. Душу свою сховать здесь запросто, опосля не отыщешь, и мороки никакой, что изрядно опускаться, что звонко вздыматься.

Мне, случайный человек, вот чего обидно. Не впервой ты ко мне пожаловал молитвам моим внимать и споследовать – что ж ты, едрен гражданин, не разу мне не сказаху: хожу я к тебе, святой грешник, не зря – помрешь вскоре и унесешься вдаль вещей птицей Феликсом, так я буду за тебя тута – передай мне главные дороги и звуки бочковой жизни, чтобы от незнамых соблазнов утекаху…

– Не знаю, святой грешник Харлампий, – смутился Арсений, – планы мои сумасбродные, я и сам пока не в себе. Куда путь держать и на что опереться, того не ведаю.

– Чую, – воздел худые серые руки Харлампий, – надо тебе по особой нужде пройтить моими дорожками, поблуждаться. Но помни путь и вернись – я пока трапезу сготовлю из подручных молений, корений и майонеза.

– Спасибо, грешник, – промекал Сеня и выбрался из бочки на разведку. Черная ночь уже отлетела от дальних красных фонарей. По краям утра ерзали, бегали и жгли костры неизвестные фигуры, форменно и безформенно одетые. Доносились, вроде, до слуха географа и вопли майора Чумачемко:

– Оцепление не сымать. Через час ОМОН нагоню. Команда задержать, и на поражение не баловать. Сдохни тут, но найдите мне этого покидалу. Лейтенант Зыриков, где твои допкадры из училища?

Арсений повернул, пополз назад и, приподняв голову, посчитал и попытался запомнить дорогу. Одна из попавшихся бочек ему очень приглянулась: сухая, даже теплая, просторная и с двойным крепким дубовым днищем, видно держала долго внутри сухофрукты, сладкую малагу или, того шире, добротный коньяк. Полозков высунулся наружу, четко сориентировался по звездам и кострам, все отметил решительным взглядом и подумал: " Не пригожусь по зрению для школы, пойду-ка сюда." И тихо сказал: "Да". Бочка ответила, глухо переварив звук: "Не-а". Арсений испугался и быстро вымолвил "Нет", а дурная деревяшка тихо рассмеялась и гукнула неясно "Есть". Обратная дорога заняла у него время, потому что заплутал и блуждал, отыскивая приход Харлампия и вспугивая цветные кошачьи тени.

– А вот и божий человек-странник вернулся, – приветствовал его заразный, надсадно кашляя. – Давай-ка подкрепим дух телом, – и он указал на роскошное пиршество в виде куска копченой куры и бутылки кагора, лежащих на ржавой газете.

– Ты разве пьешь, святейшество? – усомнился приглашенный. – И отчего праздник?

– Кабы я пил, – отмел Харлампий навет, – я бы давно со спиртными флюидами воспаряху. А то я креплюсь, иногда приму глоточек крепенького, заразу малость припугнуть. Не вопрошаю уж, как тебя звать-величать, у каждого свое под десницей имение.

– Арсений, – отчетливо представился посетитель.

– Ну и не слыхал я, ладно. Не именами мы друг другого кличем, а святыми тезисами. Празднуем, друже, простое – плох я, видать. Вот тебя восприимником наставлю и в отпуск от бдения попрошусь, в приемную какой покойницкой. Давай, лечебного излишества выпиваху, и телом порхающим голубя закусим, – ткнул Харлампий в культурно выработанную наседку, – а потом и скажу.

Молча выпили и закусили сотрапезники.

– А теперь и скажу, случайный странник. Покаяться тебе хочу. Там уж, как упаду, некогда будет. И узряше токмо след свой, звездой упадший… Послушаешь?

– Говорите, Харлампий, – и Арсений изготовился слушать.

– Отчего, странник, скажи мне, отчего искры, повылетев из кострищ, не зажгут новых пожарищ, а гасит судьба их. А так надо. Токмо, готовя покаяние, еще раз воспрошу тебя, искра божия. Ответишь слово Харлампию вещему, птице огненной Феликс?

– Отвечу.

– Пошто ты, мил человек, опять по меня прииде?

– Я, Феликс, к Вашей маме шел, к Аркадии Самсоновне.

Помолчал вещая птица. Потом страшно закашлялся и минуту тяжело дышал.

– То-то прошлый раз я у Вас, Арсений, ее фотографию краем разглядел. Думал сыск, поймают и разорвут. Хотел и бочку менять. А вы не сыск?

– Нет, – твердо ответил географ, – я втянутое лицо. Случайно в историю окунулся. Я, вообще-то, географ. Через умирающую прошлую свою любовь к женщине.

– К женщине, – раздумчиво повторил Харлампий. – А что Вы маме моей хотели сказать? Если нет ответа, то и не говорите.

– Скажу, – тихо кивнул географ. – Она прошлый раз со мной говорила, в больнице, – и Харлампий дернулся телом и лицом. – И просила Вас найти. Так я ехал к ней сказать, что нашел.

– Отдадите меня зверям? – скромно молвил святой человек.