Читать книгу - "Из морга в дурдом и обратно - Андрей Шляхов"

Сложилось все как-то странно. Жили бок о бок два человека, чувствовали, как любовь сменяется равнодушием, как угасает интерес к чужой жизни, и оттого своя тоже превращается в чужую.

Холодильник оставался единственной общей территорией, той точкой, в которой соприкасались интересы Елены и Владимира. Соприкасались и конфликтовали, потому что каждые три-четыре дня опустевшая бутылка водки в холодильнике менялась на новую. Бутылки были литровыми, с недавних пор Данилов не признавал емкостей другого объема.

Елена не упускала бутылочный оборот из виду и постоянно порицала его. До замечаний и нотаций не опускалась, обходилась взглядами и междометиями. Данилов в ответ отмалчивался, хотя хотелось ответить резкостью.

Хотелось сказать больше, чем резкость; но сильнее всего хотелось укрыться в какой-нибудь тихой гавани и неделю-другую прожить бездумно: никого не видеть, ничего не слышать и ни о чем не мечтать. Данилов, сравнивая молчаливых клиентов патологоанатомического отделения с говорунами из фитнес-центра, чуть ли не ежедневно радовался тому, насколько подходящую и полезную для психики специальность он выбрал.

Правда, за один день с говорунами платили как за полмесяца с молчунами, но ведь он только учился. Помимо прочих бонусов — чего стоит одно отсутствие ночных дежурств! — в специальности патологоанатома обнаружилась еще одна приятность. Невозможно было ежедневно вращаться среди покойников и не усвоить философского, в определенной степени фаталистического взгляда на жизнь. Даже на охранниках, дежуривших в морге, лежала некая печать возвышенного просветления. Люди любят повторять: «Все там будем», — но от частого повторения слова истираются, снашиваются и оттого теряют смысл. А в морге этот постулат передается не на словах — он логически формируется из окружающей обстановки. Зайдешь в «мертвецкую», увидишь лежащие на столах трупы и понимаешь: вот оно, будущее. Конечная станция пути под названием «жизнь». События жизни начинали восприниматься иначе; в сравнении с Самой Главной Печалью все беды и невзгоды уменьшались, а радости, наоборот, становились ярче и чувствовались острее.

«Когда-нибудь черная полоса закончится», — по нескольку раз в день повторял себе Данилов, не давая обиде захватить его. К ночи Владимиру становилось безмерно жаль себя; приходилось напиваться. В фитнес-клубе платили исправно, дважды в месяц. До премий, получаемых из начальственных рук, дело пока не доходило, но Данилов на это и не рассчитывал: дадут — хорошо, не дадут — ничего страшного.

Его ревность почти ушла, изгнанная логикой. Но что было за этим «почти»… Владимир думал так: «Если женщина предпочитает менее успешного мужчину, то есть меня, более успешному, то есть Калинину — это хорошо, не так ли? С другой стороны, вдруг Елена остается со мной из благородства? Может, она хочет убедиться, что я проживу и без нее, что не сопьюсь и не брошу медицину — и она уйдет, как только поймет, что я справлюсь?»

Из фитнес-центра Данилов приходил поздно; и Елена далеко не каждый вечер спешила домой.

Владимир все никак не мог забыть ту проклятую ручку — кому она предназначалась?.. Ему не хотелось спрашивать Елену. Это было бы и неуместно, и не по-мужски, и привело бы к новым обвинениям в том, что Данилов роется в чужих сумочках. Лучше было об этом забыть, но пока не получалось.

Где-то Данилов вычитал фразу о том, что жар постели согревает весь дом. Их дом согревать было нечем — постель они с Еленой делили целомудренно, по-товарищески, научившись избегать не только ласк, но и случайных прикосновений. Легли, пожелали друг другу спокойной ночи, заснули. Проснулись, машинально сказали:

«Доброе утро!», встали и разошлись в разные стороны.

Все это трудно было назвать любовью, да никто и не собирался. Дома у них обоих была чужая жизнь, своя, настоящая, начиналась за порогом.

Данилову это было отвратительно — мириться с чем-то неприятным и непонятным во имя большой и светлой цели и понимать, что напрасно он себя насилует. Он понимал, но продолжать жить так же, как и жил, ничего не меняя.