Читать книгу - "Живи и радуйся - Лев Трутнев"

1

Пока дед поил корову у колодца, я напихивал сено в ясли, едва различая в темноте стены закутки. Сено пахло лесными травами, летом, тревожило, будило воспоминания. За думами я едва различил глухой стук промороженной калитки, и тут же с жадной торопливостью вбежала в хлев корова. Выбравшись из ее стойла, я вышел в ограду и услышал за воротами разговор деда с недалеким соседом Степиным. Что-то в услышанных словах показалось мне интересным, и я притаился за углом сеней, навострив уши. Из торопливого, чуть-чуть приглушенного их диалога стало ясно, что Степин предлагал поохотиться ночью на волков с поросенком. Что это за охота, я не знал, но тут же в радостной тревоге еще пуще напряг слух.

Семен Егорович Степин, по прозвищу Кривой, ходил в заготовителях сырья от какой-то райцентровской конторы и имел на руках казенную лошадь. На ней он и предлагал деду покататься по лесным дорогам, как луна поднимется. Был у Степина и поросенок, и какое-то ружье, но сам он, потеряв еще в детстве один глаз и повредив руку, не охотился.

Поняв, что все условия этой необычной охоты оговорены и дед уже торкается в ограду, я шмыгнул под навес за дровами. Набирая на руку сухие поленья, я обкатывал невесть откуда налетевшие мысли о том, как попасть на эту заманчивую, отдающую риском и страхом охоту, понимая, что у деда туда проситься бесполезно. И будто кто-то стал направлять мои действия. Свалив дрова возле печки, я отпросился у матери поиграть со сверстниками, а сам переулком пробрался на задворки к Степиным и спрятался в сеннике. Мороз был легкий и в душистом сене почти не ощущался. Мысли несли меня по заснеженным лесам и полям, ближнему редколесью, по которым рыскали хищные звери, поднимали мечты на диковинные свершения, и в таких трепетных грезах прибывал я не меньше часа, когда хлопнула сенная дверь и в ограду вышел Степин. Он прошагал в конюшню и, выведя оттуда лошадь, стал запрягать. Меня потряхивало от волнения. Я боялся даже шевельнуться.

Брякнула калитка – появился дед. Они вдвоем засуетились возле саней-розвальней. Степин принес из сарая большущую овчину, зачем-то привязал ее на длинную веревку за розвальни и кинул на сено. Потом они скрылись в закуте. Я уже хотел было ринуться на сани, чтобы укрыться под овчину, но услышал пронзительный визг поросенка и усидел в пригретом гнездышке. Дед и Степин, бросив мешок с поросенком в розвальни, пошли в дом. Тут я и выскочил из своего укрытия, залез под густой слой сена по самому краю саней, улегся на брюхо и натянул, как мог, поверху овчину. Расчет был на темноту – луна только-только подбиралась к макушкам ближнего леса – и на ширину розвальней, в которых не только вдвоем – впятером можно было разместиться. И понятно, что Степин усядется в самые головки саней, чтобы удобнее править лошадью, а дед, по своей привычке, рухнет на них поближе к нему, с правой стороны. Я и спрятался слева по борту в этих глубоких, напоминающих огромную лодку санях. Так оно и вышло: открыв и закрыв ворота, когда Степин выехал на улицу, дед упал в сено с правой стороны, ничуть не задев меня.

– Ну, с богом, поехали! – крикнул он Степину. И лошадь ходко взяла с места.

Откуда-то забрызгал мне в лицо снег, и я подгреб сена под голову медленными расчетливыми движениями. Сани плавно покачивались, раскатывались поперек дороги туда-сюда, но я всем телом ощущал их тяжелую устойчивость. Так прошло с полчаса. Охотники все это время молчали. Лишь лошадь изредка всхрапывала, продувая ноздри.

– Бросай овчину! – донесся голос Степина. – За поворотом Клочково болото. Их тут завсегда видели…

Дед стал стягивать овчину и коснулся моего локтя. Я почувствовал, как он вздрогнул, и непроизвольно отдернул руку.

– Стой, Семен, что-то тут неладно? – попросил он Степина.

Лошадь, взявшая привычный ритм, не сразу успокоила раскатившиеся сани, и я, поняв, что прятаться дальше бессмысленно, сбросил с себя сено и сел.

– Ах, едрит твою в корень! – выругался дед. – Это ты, малый?!

И пошло, и поехало: как, да зачем, да почему… Сперва решили вернуться и сдать меня матери, но, потолковав по поводу того, что возвращение не сулит удачи, поглядев на наливающуюся яркостью луну, поехали дальше, и я посунулся к деду под тулуп. Как не слаб был мороз, а от долгого ожидания в сеннике и езды на грядке саней тело мое продрогло, и я сразу почувствовал это, прижавшись к деду. От него, как всегда, пахло табаком и еще чем-то близко знакомым, родным… И сразу ушла неясная тревога, все это время державшая меня в напряжении.

Дед зарядил двуствольную курковку Степина и пнул ногой поросенка – тот так и лежал в мешке под сеном, тоже привязанном к саням. И дед перекинул через нас толстую веревку, ловко завязав ее конец на левой стороне розвальней.

Поросенок дал такого визга, словно ему что-то защемили. Тонкий его крик прорезал не только болотную пустоту, но и лесные чащи, и черные тальники, и узкое поле, неприятно скребанул за душу. Даже луна вроде от него качнулась. Но никакого звука не последовало за ним. Лишь все так же мягко бились лошадиные копыта о слабо накатанную дорогу и зудел под полозьями прессующийся снег.

Овчина, привязанная на слишком длинную веревку, распахнувшись, подпрыгивала позади саней будто какое-то животное. Дед снова пощекотал валенком поросенка, и снова тишину пронзил его тонкий испуганный визг…

Я жался к деду, зыркал по сторонам, ничего не различая в запятнанном тенями лесу. Еще и еще взвизгивал поросенок, а лошадь все шла ровной рысцой, мирно похрапывая, бряцая удилами. Дорога плавно петляла среди лесов, легкой тенью моталась за санями овчина. И вдруг, после очередного истошного визга растревоженного поросенка, лошадь прибавила ходу, захрапела как-то по-иному.

– Гляди, Данила? – Степин обернулся. – Где-то звери…