Читать книгу - "Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель"

— Привет, — говорит Эдмунд.

— Тсс! — отвечает Рут.

— Но…

— Подумай о Ракель! — шипит Рут, многозначительно тычет пальцем и угрожающе кривит лицо.

— Она…

— Тсс! Да. У нее всегда были слабые нервы. Этот человек на грани срыва, так что будь осторожен!

— И как долго она собирается оккупировать гостиную?

— И это все, что ты можешь сказать? Ты, между прочим, говоришь о моей сестре.

— И о нашей гостиной.

— Тсс! Она может услышать! Как я тогда буду себя чувствовать, по-твоему? Гостиная перевернута вверх тормашками, но она не позволяет мне сделать уборку. Она не позволяет, это в моем-то доме! Она не соблюдает личную гигиену, от нее просто-напросто пахнет! Дети ее боятся. Я попыталась заставить ее образумиться, но впустую. Поверь мне, я не для собственного удовольствия позволила ей остаться… О, привет, Ракель!

Ракель стоит в дверях. У живота подушка, вышитая Даниелем. Волосы всклокочены. Нос красный и мокрый, глаза заплаканные.

— Привет, Ракель, — смущенно бормочет Эдмунд.

Ракель отворачивается, когда он пытается поцеловать ее в щеку. Он замечает, что от нее и вправду пахнет.

Эдмунд меняет тактику. Он склоняет голову набок, делает озабоченное лицо и говорит:

— Как ты, Ракель? Тебе трудно?

Ракель бросает на него взгляд и проходит мимо.

— А твой-то и в самом деле дурак, — бормочет она Рут, — есть еще из чего сделать воды с медом?

— Я сейчас приготовлю, — торопится Рут, — иди, я принесу.

Ракель плетется обратно в гостиную.

— Она не может здесь оставаться! — шепчет Эдмунд, как только Ракель покидает кухню.

— Она будет здесь столько, сколько нужно, — яростно шипит Рут, — мне выпало быть ее сестрой, и я ее люблю.

Рут выплевывает это слово. Тьфу-тьфу.

45

— Интересно, сегодня будет холоднее, чем вчера? — бормочет Эдмунд за завтраком.

Заспанный Даниель склонился над простоквашей. Рут, вытянув шею, посыпает мюсли отрубями с изюмом. Шарлотта принимает душ. Эдмунду надо в ванную, и он колотит в дверь. Даниель балуется с простоквашей. Рут кричит, чтобы Шарлотта не дурила и тотчас же открывала дверь — отцу не впервой видеть ее голой. Шарлотта громко поет в душе. Эдмунд сердито топает по квартире в кальсонах с подтяжками, свирепо кричит, что он опоздает. Даниель проливает простоквашу на клеенку и тут же всасывает ее губами. Рут решает, что надо бы сходить к мануальному терапевту, подлечить шею. Рут и Эдмунд ругаются. Эдмунд кричит, что хорошо бы иметь на кухне магнитофон, чтобы записывать все, что она говорит. «Если бы ты только могла себя послушать!» — рявкает он, снова кидается к ванной и барабанит в дверь.

— А теперь ты что делаешь? — орет он Шарлотте.

— Крашусь, — невнятно отвечает Шарлотта.

— Но не обязательно же, черт побери, краситься за закрытой дверью, мне нужна бритва!

Шарлотта красится и громко поет.

Ракель сидит на диване и улыбается. Если бы Рут это увидела, она бы рассердилась, потому что чему тут улыбаться?

Ремарки автора

В возрасте одиннадцати лет я предпринял серьезную попытку пробудить моральное и религиозное сознание наших секуляризированных и утративших духовную крепость соседей.

Приближалась Пасха, и я был очень возмущен тем, что никто не собирался ни единой мысли посвятить пасхальной вести о жертве Христа.

Разрисовывать яйца они хотят, телевизор смотреть они хотят, а о Боге и слышать не желают, с горечью думал я.

У меня зрел план — я должен был напомнить им, пристыдить их и призвать стать лучите. Ведь все, что нужно, — это чтобы кто-то показал им, насколько они заблуждаются.

Несколько дней искал я в Библии строки, выписывал их, сворачивал бумажки и запихивал бумажки в чайник В Великий четверг я приступил к делу. Я вырядился ведьмой[66], надев отслужившие маме юбку и передник, но вместо того, чтобы рисовать себе красные щеки и крупные веснушки, я решил сделать свою внешность более впечатляющей.

Итак, я разрисовал лицо лиловой краской и отправился к соседям выполнять свою миссию.

Сначала я пришел к Хёрнбладам. Их средний сын ходил со мной в параллельный класс. Они меня не узнали.

— С Пасхой! — крикнул я так, что акварель на лице потрескалась, и протянул бумажку.

«Ад приближается», — прочитали они и уставились на меня. Я призывно смотрел на них в упор.

— А это случайно не Юнас? — спросили они. — Ты зачем это вырядился?

— Христос воскрес, — пробормотал я, начиная сомневаться в своей миссии, но все же протянул им чайник, в который полагалось класть угощение.

— Мне кажется, тебе лучше пойти домой и умыться, — сказал господин Хёрнблад, пока госпожа Хёрнблад искала, чем меня угостить.

Следующая семья оказалась незнакомой.

— С Пасхой! — крикнул я и протянул им бумажку со следующим текстом: «Я алкал и не нашел пищи; я жаждал и не нашел воды».

— Что это такое? — недоверчиво спросила тетка, оценивающе разглядывая мой лиловый лик.

От высохшей краски чесалось лицо. Я помахал своим чайником и повторил «с Пасхой», чтобы они поняли, что я пасхальная ведьма и поэтому требую соответствующего обращения.

Тетка не выглядела особо обрадованной.

— А, ну спасибо тогда, — проворчала она и захлопнула дверь, не положив в мой чайник и жалкой тянучки.

— Чертова карга, — пробормотал я и отправился дальше, все более сомневаясь, есть ли жемчужное зерно в моей затее.

Усталый, униженный, с лиловой физиономией вернулся я вечером домой.

Никого я не обрадовал своим посещением, никто с благодарностью не преобразился и не стал лучше.

К тому же угощения я тоже не получил.

Зато моя гадкая сестра набрала полный чайник — еще бы, ведь у нее на вооружении были красные щеки, веснушки и подхалимство.

У меня еще несколько дней вокруг лба корни волос были лиловые. На следующий день после Пасхи я попросил прощения у Господа и выкинул все свои бумажки с библейскими изречениями.