Читать книгу - "Супервольф - Михаил Ишков"

Я был уверен, Лубянке многое известно, и в блужданиях по советскому лабиринту этот факт следовало обязательно учитывать. Возможно, им помог кто-то из немецких товарищей, скорее всего, Гюнтер Рейнхард. Как мне стало известно, он был одним из немногих высших партийных функционеров КПГ, сумевший с приходом нацистов к власти бесследно исчезнуть из Германии. Причем без всякой помощи со стороны такого едкого растворителя, каким был Вольф Мессинг.

Карябало разве что панибратское, на грани грубости, употребление Лаврентием Павловичем моей фамилии без всякой лакирующей приставки вроде «товарищ Мессинг» или «уважаемый гост».

С высоты четырнадцатого этажа хочу предупредить — далее по тексту мне придется приводить некоторые закрытые сведения, источники которых до сегодняшнего дня не подлежат разглашению. Учтите, мне неоднократно приходилось раздавать направо и налево соответствующие подписки, так что теперь, даже пребывая сакральном, послежизненном пространстве, я не в силах вот так запросто сбросить с себя груз ответственности. Впрочем, намекнуть на след, ведущий к тайне, я теперь, полагаю, вправе. Это фамилии исполнителей, второстепенные документы (сметы, наградные листы, служебные записки, приказы по кадрам и т. д.) рассказы очевидцев, а также груды документальных книг, вышедших за последние десять лет. Среди них есть и серьезные работы, скрывающие за маской сенсационности и откровенных подстав детали подлинных событий тех лет. Только мой совет, не суйте нос, куда вас не просят. Отрежут и могут забыть прилепить новый. Поверьте Мессингу на слово. Если такого предупреждения недостаточно, и уважаемый читатель рискнет лично проверить эти сведения, в этом случае вся полнота ответственности ложится на него.

На следующее утро капитан госбезопасности Трущев привез меня в тихий и малолюдный Лялин переулок. Мы поднялись на четвертый этаж. Жилплощадь — трехкомнатная, дореволюционная квартира — оказалась просторной, хорошо проветриваемой и прилично обставленной. Здесь хранился полный комплект свежайшего постельного белья и дефицитных продуктов, так что берусь утверждать, это уютное гнездышко было отлично подготовлено к встречам с интеллигентными сотрудниками. Или сотрудниками от интеллигенции. Николай Михайлович угостил меня замечательным вином — любимым «сталинским». Вино было действительно на редкость вкусное, терпкое и сладкое.

Трущев обеспечил меня бумагой и письменными принадлежностями, а сам удалился на кухню «готовить обед». Теперь я мог с легким сердцем приступить к исповеди экстрасенса-революционера.

Мне повезло, что судьба свела меня именно Трущевым, а не с кем-то из его менее образованных коллег, тем более уродов, страдавших национальными предрассудками. Позже мне нередко приходилось встречать таких. Одним из них, как ни странно, оказался господин Андрей Яковлевич Свердлов, следователь по особым поручениям, сын небезызвестного Якова Свердлова[61]. В его голове мне удалось выловить рабочую кличку, которой они между собой наградили Мессинга — «завзятый иудеец». (А вот «местечковой мордой» я получил по морде в Ташкенте, но об этом особый разговор).

Такая кликуха не столько оскорбляла, сколько озадачивала. Ладно, «иудеец», но почему «завзятый»?! Или я не разобрал, и иудеец был «занятный»? Или «заезжий»? Мне до сих пор трудно понять этих людей с холодным сердцем и длинными руками.

Возможно, господин Свердлов пытался этим самым подчеркнуть мое талмудическое воспитание и тем самым отделить плохих евреев, пропитанных религиозно-буржуазным духом, от хороших евреев, прошедших школу революционной борьбы? Таких в нашем рассеянном штетеле тоже хватает. Например, тот же господин Лев Захарович Мехлис, речь о котором пойдет впереди. Он, например, заявил: «Я не еврей, я — коммунист!»

Во время приема пищи мы поговорили о том о сем. После обеда я продолжил отчет.

Вечером, вернувшись в гостиницу, покуривая у открытого окна, Мессинг вспомнил давнишнее предложение Рейнхарда и всерьез задумался о том, что показавшееся ему дикой блажью распоряжение какого-то московского балабоса, руководившего красными в начале 20-х годов, — вовсе не являлось досужей выдумкой. В Коминтерне действительно была организована особая секция, в которую сводили людей с неординарными способностями и где изучали способы ведения классовой борьбы в потустороннем измерении.

Эта догадка подтвердилась, когда до меня, пусть даже в пятом-десятом пересказе, дошел рассказ о таинственном отделе, организованном на Лубянке бывшим руководителем ленинградских чекистов Глебом Бокием[62]. Помимо создания собственных и расшифровки вражеских шифров, Бокий интересовался всякими потусторонними силами, и кое-кто из секретной коминтерновской секции перебрался к нему под крыло. Мой информатор утверждал, что Бокия как раз расстреляли за развал работы на этом направлении. Большевик с подпольным стажем, опытнейший чекист, чьим именем был назван пароход, свозивший осужденных на Соловки, вдруг забросил работу по овладению человеческой психикой и ударился в масонство и откровенно чуждые воинствующему материализму восточные культы, а также занялся организацией нелепого мистического общества «Единое трудовое братство».

С высоты четырнадцатого этажа утверждаю — масонство и подобные ему тайные организации, тем более всякого рода замешанные на оккультных дрожжах политические заговоры (например «жидо-массонские», «коммунистические» или «империалистические» вкупе со всякого цвета «демократическими»), имеют самое приблизительное отношение в тайнам человеческой психики. Это, скорее, спекулятивный и корыстный ответ на естественную потребность человека в тайне.

Тем не менее, после гибели Бокия кое-какой мистический опыт на Лубянке сумели сохранить. Недаром службистый Трущев умел ловко скрывать свои мысли. Это не так просто, как кажется, здесь тоже есть свои заморочки. Например, общаясь с Мессингом, Николай Михайлович, даже хозяйничая на кухне, постоянно напевал широко известную в ту пору песню:

В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю,