Читать книгу - "Женские убеждения - Мег Вулицер"

– Нет, Линкольн, Господь не приедет. Нам такое не по карману.

– Все равно куда круче, чем то, что вы в «Локи» делали поначалу. Женщины – капитаны первого ранга.

Фейт рассмеялась.

– Ну, «Шрейдер-капитал» повелел нам задействовать важных персон. Бренд – это главное, так они считают, что, в общем, позор, потому что подчеркивает могущество крупных корпораций. Но ничего не поделаешь, такова нынешняя Америка. Так что у нас будет звезда фильма «Гравитус-2: Пробуждение». А еще – ты прочитал про феминистку-ясновидящую, которая будет развлекать публику в перерывах между докладами?

– Нет.

– Полнейшая чушь, – заявила Фейт. – Представляю, как она стоит перед большой женской компанией, закрыв глаза, и этаким загробным голосом вещает: «В один… прекрасный… день… у вас… прекратятся… менструации».

Линкольн беспечно рассмеялся.

– Плюс бесплатный маникюр, да? И всякая выпендрежная жратва. Я картинку видел в Инстаграме. Чем там вы их кормили? Какой-то экзотической фиговиной. Пеликановым маслом?

Фейт тоже рассмеялась и ответила:

– Вроде того, – впрочем, все эти излишества для фонда, которому уже исполнилось четыре года, сильно ее расстраивали. Особенно в последние два года «Шрейдер-капитал» все неуклоннее и громогласнее тянул их именно в эту сторону. – Я все твержу Эммету, что всякие богачки, которые приезжают на конференции с массажем и деликатесами, ничего конкретного делать не станут, – пояснила она Линкольну. – Что мы из-за этого не занимаемся системными проблемами, вроде отпуска по беременности, помощи матерям, равной оплаты труда. Не нажимаем на рычаги. А он добродушно мне напоминает, что мы должны расти. И проявляет несказанную щедрость.

За разговором она начала подниматься по ступеням в конце узкого и темного коридора. Вдали негромко звучала музыка – китайский эквивалент европейской фоновой.

– Они соглашаются на некоторые вещи, в которых не заинтересованы, – продолжала она. – Хотя чем дальше, тем реже. Я, кажется, тебе рассказывала о недавней спасательной миссии. Один из наших спецпроектов. Я его с боем выбила, они с трудом согласились.

– В Эквадоре, да?

– Да. Молодые женщины, которых вырвали из рук торговцев людьми. Около сотни. На каждую повесили по наставнице.

– Мам, ну что это такое – «повесили». Очень уж двусмысленно получается.

– Верно подметил, – согласилась Фейт. – Зато идея понятна. Приставили к каждой женщину, которая обучит ее какой-то специальности. Так что – да, у нас тут ясновидящие, маникюры и деликатесы с пеликановым маслом, но мы еще и такими вещами занимаемся. Надеюсь, одно другое уравновешивает.

– Надеюсь.

– Кстати, – сказала Фейт, – одна из спасенных прилетит на это мероприятие в Лос-Анджелесе. Я буду ее представлять.

– Обязательно ты? А твоя шея? Переутомление?

– Линкольн, я люблю тебя всей душой, но пожалуйста, не учи меня, как жить. Я же тебя не учу. – Повисло обиженное молчание, Фейт не хотелось его затягивать, поэтому спросила: – А как там налоговое законодательство?

– Те же на манеже.

– И все такое же несправедливое?

– Все зависит от твоих доходов, – сказал он.

Последние реплики были своего рода водевильным рефреном, их частным развлечением с тех самых пор, как юрист Линкольн занялся вопросами налогообложения. Ему исполнилось тридцать восемь лет, он жил в Денвере. Холостой, работящий, он сильно напоминал своего отца Джерри Ландау, адвоката по иммиграционным делам, за которым Фейт была замужем всего несколько лет – потом он скоропостижно скончался в том же возрасте, в котором сейчас находился Линкольн. Джерри был бледным и тихим, а когда снимал огромные очки, то походил на хомячка. Собственно, именно в очках он и выглядел самим собой: вдумчивым, интеллигентным, отрешенным. Ей он понравился с первого взгляда. Когда он в первый раз повез Фейт на прогулку на своем стареньком желтом «додже», с пассажирского сиденья пришлось убирать столько книг, газет и пакетов с бубликами, что вышло ужасно смешно.

– Когда ты ходил на антивоенные митинги, ты там часто выступал? – спросила она Джерри.

– Смеешься? – ответил он. – Да мне бы и словечко вставить не дали. А если я все же открывал рот, перебивали сразу.

– Со мной та же история, – призналась она.

Линкольн нынешний был очень похож на Джерри тогдашнего, только одежда построже и волос поменьше. Сын ее успел облысеть, как будто волосы сдуло закавыками в налоговом законодательстве. Она все еще надеялась на то, что ее необщительный и неприметный сыночек встретит свою любовь. В детстве Линкольн был сообразительным и самостоятельным. Но после того, как Джерри внезапно умер от инфаркта, Линкольн ушел в себя, о смерти отца говорить отказывался, делал вид, что ее и вовсе не было. Фейт переживала за Линкольна куда сильнее, чем за себя. Она знала, что никогда больше не выйдет замуж: не нужно мальчику другого отца. Матерью она была любящей, но занятой – отвлекалась на работу в «Блумере», на политическую деятельность, на интервью, которые в те времена у нее брали постоянно. Готовила редко, разве что время от времени жарила стейки.

Когда Линкольну было десять, он как-то раз выкрикнул:

– Ты что, не можешь быть как все мамы?

– Ты о чем? – удивилась она.

– Нафиг мне нужна миссис Смит!

– Прости, я не понимаю, о чем…

– Нафиг мне нужна Сара Ли^[19]! – выпалил он на грани истерики.

– Что? Да о ком ты вообще говоришь? – И тут до нее вдруг дошло. – Ох, Линкольн. Я уж какая есть, такая есть, – сказала она. – Другой мамы у тебя не будет, а я стараюсь быть как можно лучше.

– Плохо стараешься! – рявкнул он.

Она стала стараться еще сильнее. Но мальчик рос, и они оставались совсем разными людьми. Линкольн был вдумчивым, упорным, методичным, делал все так, как считал нужным, и никак иначе. То, что мать его была известной феминисткой, не толкнуло его ни к политике, ни к женоненавистничеству. Однажды – он был подростком – какой-то журналист спросил у него, является ли он сам феминистом, и Линкольн ответил: «Разумеется», обидевшись на вопрос. Но этим все и ограничивалось. Он вырос человеком сдержанным, старомодным, при этом любовь их была взаимной, неизменной, порой отвлеченной – но никогда не подвергалась сомнениям.

Ей не хватало того маленького ранимого податливого мальчика. Когда берешь своего ребенка на руки, никогда не знаешь, какой раз станет последним: последний раз, скорее всего, покажется самым обычным, но потом, задним числом, выяснится, что следующего не случилось. Фейт порой тяжело было сознавать, что Линкольн нуждается в ней все меньше и меньше, но, с другой стороны, она с облегчением думала о том, что он благополучно живет самостоятельной жизнью. В этом смысле они были похожи друг на друга.