Читать книгу - "Юность - Карл Уве Кнаусгорд"

— Нет, не думаю. Если, конечно, за эти полгода он в корне не изменился.

Она села.

— Есть и еще кое-что, — сказал я, — ты этого не знаешь. Они подарили нам с Ингве по сто крон на Рождество. Я обещал передать деньги Ингве, но потратил, а потом забыл. А когда мы после Рождества к ним приехали, все раскрылось.

— Но Карл Уве, — мама вздохнула. — Да даже если бы ты и забрал эти деньги, нельзя же тебя из-за этого отталкивать. Они не имеют права тебя наказывать.

— Но ты же понимаешь, — сказал я. — Они разозлились, это ясно. И бабушка права — она меня кормит каждый раз, когда я к ним захожу. И дает мне деньги на автобус.

— Ты ничего плохого не сделал, — сказала она. — И не думай больше об этом.

Но не думать я, разумеется, не мог. Ночью через несколько часов я проснулся, когда мороз постепенно сковывал мир за окном, а стены дома и лед на реке внизу потрескивали от холода. Лежа в темноте, я размышлял обо всем хладнокровнее и отстраненнее. Не хотят меня видеть, и ладно, не увидят. Я к ним ходил не ради себя и, если ходить не буду, ничего не потеряю. Решение больше к ним не ходить казалось сладостным. Даже когда они будут лежать на смертном одре, я к ним не пойду. И даже на похороны, когда они умрут, тоже не приду. Не то что папа, который в моем детстве порой не общался с ними месяц или два, а затем возобновлял отношения, словно ничего и не произошло. Нет, я от своего решения не отступлюсь. Никогда больше к ним не приду и разговаривать с ними не буду.

Они сами этого захотели, значит, так тому и быть. Мне родители отца не нужны, это я им нужен, а если они этого не понимают, так им и надо.

Как-то раз ближе к вечеру я сел на поезд и в одиночку поехал в Драммен, где в том же зале, что и за год до этого U2, выступали Simple Minds. Я был в восторге от их нового альбома, звук у них получился незабываемый, а композиции — такие роскошные, что тогда осенью я то и дело их переслушивал. Пожалуй, альбом получился несколько коммерческим, да и композиции недотягивали до предыдущего, New Gold Dream, но мне он все равно нравился. Сам концерт, правда, меня разочаровал, в основном потому, что Джим Керр, успевший здорово растолстеть, едва не прекратил концерт, когда какой-то фанат забрался на сцену и сорвал у него с головы красный берет. Керр подошел к краю сцены, опустился на корточки и заявил, что, если ему не вернут берет, они играть не станут. Я собственным ушам не поверил, и с тех пор мне стало все равно, — какими бы хорошими ни были у них песни, для меня Simple Minds ушли в прошлое.

В Кристиансанн я вернулся ночным поездом. Автобусы уже не ходили, а на такси до дома было дорого, поэтому Унни разрешила мне переночевать в ее квартире. Ключи она мне дала, так что оставалось лишь открыть дверь. Сойдя с поезда, я через полчаса добрался до квартиры, вставил ключ в замок, аккуратно повернул его и осторожно вошел. Квартира была обставлена в духе пятидесятых-шестидесятых, две комнаты, кухня и ванная, из окон гостиной открывался вид на город. Я здесь уже бывал два-три раза — мы с папой у нее ужинали, и мне тут понравилось, квартира показалась мне замечательной. На стенах висели картины, и, хотя я не очень любил керамические чашки и плетеные коврики в стилистике партии «Венстре», это было очень в стиле Унни, это я и отметил тогда — гармоничность ее квартиры.

Унни застелила для меня диван простыней и положила одеяло. Я взял с полки книгу — «Последний викинг» Юхана Бойера, прочел несколько страниц, выключил свет и уснул. На следующее утро проснулся я от того, что Унни готовила на кухне завтрак. Я оделся, а Унни накрыла на стол в гостиной и принесла туда яичницу с беконом, чай и горячие булочки.

Мы проболтали все утро. В основном обо мне, но и о ней тоже, о ее отношениях с сыном по имени Фредрик, который неохотно мирился с папиным присутствием в жизни Унни, а еще о ее работе учительницей и о том, как ей жилось в Кристиансанне, пока она не познакомилась с папой. Я рассказал ей про Ханну и про то, что после окончания гимназии хочу стать писателем. Прежде я об этом никому не рассказывал, потому что и сам себе в этом не признавался. А сейчас словно само вырвалось. Я хочу писать, я хочу стать писателем.

Когда я ушел оттуда, в школу идти было поздно, поэтому я сел на автобус и поехал домой. Низко в небе висело холодное солнце, поля были голыми и мокрыми. Я радовался, но меня слегка мучила совесть: откровенность в разговоре с Унни казалась предательством. Но чего именно, я не знал.

Через пару месяцев, в начале апреля, мама уехала на выходные — отправилась в Осло, навестить подругу, — и я остался дома один.

Когда я вернулся домой из школы, на кухне меня ждала записка: