Читать книгу - "Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее"

В письмах мать рассказывает ему о семейных новостях, о своей последней работе (она переходит из школы в школу, подменяя учителей, которые на больничном). В конце писем она выражает надежду, что он в добром здравии, что тепло одевается, что не заболел гриппом — она слышала, что в Европе сейчас эпидемия. Что касается южноафриканских проблем, она не пишет о них, потому что он ясно дал понять, что они его не интересуют.

Он упомянул, что оставил перчатки в поезде. Это было ошибкой. Сразу же прибыл пакет, доставленный авиапочтой: пара перчаток из овечьей кожи. Марки стоили больше, чем сами перчатки.

Она пишет свои письма воскресными вечерами и опускает их в ящик так, чтобы успеть к утренней выемке почты в понедельник. Он легко может представить себе сцену в квартире, в которую переехали она, его отец и брат, когда пришлось продать дом в Рондебосхе. Ужин закончен. Она убирает со стола, надевает очки, придвигает лампу поближе.

— Что ты делаешь? — спрашивает его отец, который боится воскресных вечеров, когда «Аргус» прочитан от корки до корки и больше заняться нечем.

— Я должна написать Джону, — отвечает она, поджав губы и отгораживаясь от него. «Дражайший Джон», — начинает она. Что она надеется получить благодаря своим письмам, эта упрямая, настырная женщина? Разве она не понимает, что доказательства ее верности, какими бы упорными они ни были, никогда не заставят его смягчиться и вернуться? Почему она не может смириться с тем, что он ненормален? Ей бы следовало сосредоточиться на любви к его брату и забыть его. Брат — более простое и более невинное существо. Он мягкосердечен. Пусть брат взвалит на свои плечи бремя ее любви; пусть брату скажут, что отныне он — ее первенец, самый любимый. Тогда он, забытый, будет волен жить своей собственной жизнью.

Она пишет каждую неделю, но он отвечает не на каждое письмо. Это было бы слишком похоже на регулярную переписку. Он пишет время от времени, его письма коротки, в них мало что говорится — сам факт, что они написаны, свидетельствует о том, что он все еще на этом свете.

В этом и заключается самое худшее. Это ловушка, которую она устроила, и он пока не нашел из нее выхода. Если бы он разорвал все связи, совсем перестал писать, она бы сделала самый страшный вывод из всех возможных, а сама мысль о горе, которое пронзило бы ее в эту минуту, вызывает у него желание закрыть глаза и заткнуть уши. Пока она жива, он не посмеет умереть. Следовательно, пока она жива, его жизнь не принадлежит ему. Он не может обращаться с ней легкомысленно. Хотя он не особенно себя любит, ради нее он должен себя беречь — до такой степени, чтобы одеваться тепло, правильно питаться, принимать витамин С. Что до самоубийства, то об этом не может быть и речи.

Новости о Южной Африке он получает из передач Би-би-си и из «Манчестер Гардиан». Он со страхом читает материалы «Гардиан». Фермер привязывает одного из своих работников к дереву и забивает насмерть. Полиция беспорядочно стреляет в толпу. Заключенного находят мертвым в его камере, он висит на полоске, оторванной от одеяла, с окровавленным лицом, покрытым синяками. Ужас за ужасом, зверство за зверством без конца.

Он знает мнение своей матери. Она считает, что мир неправильно понимает Южную Африку. Чернокожим в Южной Африке живется лучше, чем в любом другом месте в Африке. К забастовкам и протестам подстрекают коммунистические агитаторы. Что касается рабочих на фермах, которым платят жалованье маисом и которые вынуждены одевать своих детей в джутовые мешки в зимние холода, мать соглашается, что это позор. Но такое происходит только в Трансваале. Это из-за жестокосердых африканеров с их мрачной ненавистью страна пользуется такой дурной славой.

По его мнению, которое он, не колеблясь, ей сообщает, русским, вместо того, чтобы произносить речи в ООН, нужно немедленно вторгнуться в Южную Африку. Они должны высадить парашютные части в Претории, захватить в плен Вервоерда с его дружками, поставить к стенке и расстрелять.

Он не говорит, что делать русским дальше, после расстрела Вервоерда, это он еще не придумал. Правосудие должно свершиться, вот что имеет значение, остальное — политика, а он не интересуется политикой. Насколько он помнит, африканеры попирают людей. Потому что, как они уверяют, когда-то попирали их самих. Ну что же, пусть колесо повернется. Пусть на силу ответят еще большей силой. Он рад, что находится далеко от всего этого.

Южная Африка — как альбатрос у него на шее^[32]. Он хочет избавиться от нее — не важно как, — чтобы начать свободно дышать.

Ему не следует покупать «Манчестер Гардиан». Существуют другие, менее серьезные газеты — например, «Таймс» или «Дейли телеграф». Но на «Манчестер Гардиан» можно положиться в том плане, что она не упустит ни одной новости из Южной Африки, заставляющей его сердце сжиматься от страха. Читая «Манчестер Гардиан», он по крайней мере может быть уверен, что знает худшее.

Он уже несколько недель не разговаривал с Астрид. И вот она звонит. Срок ее пребывания в Англии закончился. Она возвращается домой, в Австрию.

— Наверно, мы больше не увидимся, — говорит она, — так что звоню, чтобы попрощаться.

Она старается говорить естественным тоном, но он слышит в ее голосе слезы. Чувствуя свою вину, он предлагает встретиться. Они пьют кофе, она идет к нему домой, и они проводят ночь вместе («Наша последняя ночь», — говорит она), она прижимается к нему, тихонько плача. Назавтра рано утром (это воскресенье) он слышит, как она слезает с кровати и на цыпочках идет в ванную через лестничную площадку, чтобы одеться. Когда она возвращается, он притворяется спящим. Он знает, что стоит ему подать малейший знак, и она останется. Если бы он сперва захотел чем-то заняться, прежде чем обратить на нее внимание, — например, почитать газету, — она бы тихонько сидела в углу и ждала. По-видимому, так учат вести себя девушек в Клагенфурте: ничего не требовать, ждать, пока мужчина будет готов, а потом обслужить его.

Ему бы хотелось быть приветливее с Астрид, такой юной, такой одинокой в большом городе. Ему бы хотелось осушить ее слезы, вызвать улыбку, хотелось бы доказать ей, что у него не такое каменное сердце, как кажется, что он способен ответить на ее готовность собственной готовностью, готовностью прижать ее к себе, как ей того хочется, послушать рассказы о ее матери и братьях, которые остались дома. Но приходится быть осторожным. Если он проявит слишком много теплоты, она может сдать билет, остаться в Лондоне, переехать к нему. Двое потерпевших поражение, укрывающихся в объятиях друг друга, утешающих друг друга — слишком унизительная перспектива. Они могли бы даже пожениться, он и Астрид, и провести остаток жизни заботясь друг о друге, как инвалиды. Поэтому он не подает знака, а лежит, плотно прикрыв веки, пока не слышит скрип ступеней на лестнице и щелчок захлопнувшейся входной двери.

Стоит декабрь, стало ужасно холодно. Падает снег, снег превращается в слякоть, слякоть замерзает — по тротуарам приходится пробираться, ища опору для ног, как будто ты альпинист. Город окутывает пелена тумана, плотного, смешанного с угольной пылью и серой. Случаются перебои с электричеством, перестают ходить поезда, старики замерзают насмерть у себя дома. Это худшая зима века, утверждают газеты.