Читать книгу - "Очередь - Ольга Грушина"

1

В начале декабря Александр с завидной регулярностью наведывался к Степану, чтобы не пускать на самотек приобретение спортивных туфель.

— Я хочу на мягкой подошве, — в очередной раз напомнил он на второй неделе месяца, в пятницу, — и желательно с серебристыми стрелками по бокам, я такие в журнале видел.

Обычно Степан терпеливо кивал, но в тот день он выглядел рассеянным и, похоже, хотел, чтобы его оставили в покое.

— Сейчас некогда, залежалый товар надо спихнуть, — сказал он наконец, поглядывая то на часы, то на вход во двор. — Забегай через пару деньков.

На обратном пути в узком лабиринте подвала Александр столкнулся с отцом.

— Спасибо, что сообщил, — сказал отец. — Он сейчас здесь?

— Где же еще, принес тебе этот хлам. Как утро прошло, что нового?

— Ничего, все спокойно.

— А ночью еще двоих забрали, — тихо проговорил Александр.

— Кого?

— Женщину одну: без документов была — уверяла, что в трамвае украли. И еще старика с бородой — этот с самого начала стоял. Он за нее вступился, так его обыскали и нашли в кармане какой-то компромат, я сам не видел, но говорят, салфетку, или меню, или что-то в этом роде, из забугорного ресторана.

Сергей молчал.

— Знаешь что, Саша, — сказал он после затяжной паузы, — держись отсюда подальше, мы и без того по лезвию бритвы ходим. Тебе о будущем думать надо, ты ведь студент университета.

— Да, между прочим, как раз хотел сказать, — начал Александр, — на самом деле я…

Наверху хлопнула дверь, и у них над головами застучали гулкие шаги.

— Дома поговорим, — шепнул Сергей. — Еще раз спасибо, и, кстати, застегнись-ка — снег идет.

В четыре часа уже сгустились сумерки, и зажженные окна ближайших домов озаряли двор неровными квадратами, превращая его в огромную шахматную доску света и тени. Когда Сергей направился в сторону дельца, прислонившегося к церковной стене и поставившего возле своих безупречных ботинок драгоценный громоздкий сверток, в памяти всплыли совсем другие окна и другие освещенные сугробы на улице, по которой он шел почти год назад, сжимая в потной ладони спичечный коробок цвета безоблачных заграничных небес и предчувствуя тайное присутствие иной, настоящей, жизни, которая каким-то образом изменит его собственную, — и это воспоминание, яркое и мучительное, внезапно ожило в его сознании, вторгаясь в мысли о возможном будущем, переплетаясь с ними, заставляя его замедлить шаг.

Стены церкви уже находились так близко, что Сергей мог различить сухие морщины на обветренных щеках торгаша. Стало быть, записку мою получили, отлично, деньги при вас? Держите, по условленной цене. Всегда пожалуйста, осторожней, тяжело, не уроните. А дальше бег по городским улицам, знакомый дом, вечно не работающий лифт, штурм лестницы на последнем издыхании, он не старый, совсем не старый, все еще впереди, и вот ее лицо в дверном проеме, и глаза, излучающие все тот же трепетный свет. Я сдержал слово, это тебе. Нет-нет, я не могу принять. Ну, пожалуйста, ведь это все, что я могу тебе дать, ты же знаешь, я надеялся подарить тебе свой билет, но все изменилось, я вынужден буду его отдать… кому-то другому…

Его охватывает мимолетный страх, что она вновь замкнется в себе, вновь оттолкнет его, но она его не отталкивает, и он с глухим стуком опускает свой подарок на пол в полутемной прихожей, предоставляя тому делиться дребезжащими воспоминаниями со своим отражением в пыльном зеркале, и опять, как в тот раз, она тает у него на плече, и опять он чувствует мягкость ее волос, и впервые, неожиданно, ее робкие пересохшие губы, и тут сумрак углубляется, сгущается до темного золота, укрывает их пологом ночи, а когда он утром этот полог отдергивает, мир вспыхивает хрупкой зимней радостью, ее спальню пронизывают свежие сквознячки и легкие фиалково-сиреневые ароматы, каких он прежде не ведал, и она, приподнявшись из пенного водоворота небесно-голубых простыней, шепчет: «Сережа, у меня будет лишний билет, хочешь пойти со мной?»

Через две недели в его дежурство начинается продажа билетов, он вручает билет жене, теще и этим простым исполнением долга освобождает себя от всех грядущих обязательств, жизнь начинается с белого листа, и, очистившийся, свободный, он ждет, когда наступит последний вечер этого года, когда он пройдет сквозь заветную дверь, столько раз возникавшую перед его мысленным взором, что теперь все скользит мимо, почти не затрагивая его воображения: со стремительной, идеально отрепетированной последовательностью разворачиваются лестница, люстры, кресла, потом ее щека у него на плече — и вот летящей походкой на сцене появляется пожилой сероглазый господин с благородным профилем, в зале гаснут огни, вверх взмывает рука.

Любопытно, думает он сейчас, что все это время, сколько бы раз он ни прокручивал в голове свою до последних деталей отшлифованную грезу о восхитительной награде за долготерпение, где ему было знакомо все вплоть до мельчайших прожилок мрамора на консерваторских колоннах, мысли его неизменно обрывались за секунду до начала музыки, никогда не осмеливаясь зайти дальше взмаха дирижерской палочки, не осмеливаясь вообразить те звуки, которые он сейчас услышит. Итак, вот он, момент откровения, гениальная девятая симфония — и хотя в руке у него концертная программка (превосходного качества, на веленевой бумаге с тиснением), которую он принесет в свой новый дом, к ней в дом, и будет хранить десятилетиями в память об их встрече, хотя можно без промедления в эту программку заглянуть и пробежать глазами описание творческого замысла, истории и предыстории создания симфонии, он этого не сделает, он лишь закроет глаза и будет просто слушать.