Читать книгу - "Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка - Том Вулф"

Лед тронулся, и неужели кому-то не видно, как это видно Джейн Хольцер, что все эти люди… в общем, все они чувствуют, что они живы. Неужели кто-то не в силах понять, что для нее означает простое сидение в своей квартире на Парк-авеню, в комнате с двумя полотнами Рубенса на стене, каждое стоимостью в полмиллиона долларов (если они, понятное дело, подлинные)? Это почти ничего для нее не значит. Но кое-кто этого не чувствует.

На Джейн Хольцер сейчас липнущий к ребрам свитер «Пуа» — новый фасон, с короткими рукавами. На голове бигуди. Она носит слаксы в обтяжку. Бедра у нее очень узкие. У Джейн вообще мальчишеское тело. Худые руки с длинными-длинными пальцами. Она ерзает на кушетке, болтая по телефону в своей квартире на Парк-авеню.

— Да-да, я знаю, что это значит, — говорит Джейн, в телефонную трубку, — но я в том смысле, что не могли бы вы всего лишь недельки две подождать? Я ожидаю, что тут кое-что выкристаллизуется, один фильм, и тогда у вас получится настоящая статья. Понимаете, что я имею в виду? Я хочу сказать, у вас просто должно быть что-то, о чем вы станете писать, а не просто Малышка Джейн, сидящая в своей квартире на Парк-авеню в окружении всяких там безделушек. Понимаете, что я имею в виду? …Ну да, хорошо, но мне кажется, что тогда статья получится… Ну да, ладно… всего хорошего, братишка.

Затем она резко разворачивается и объясняет мне:

— Меня это просто бесит. Звонил ___. Он хочет написать про меня статью, и знаете, что он мне сказал? «Мы хотим написать про тебя статью, — заявил мне этот тип, — потому что в этом году ты очень важная персона». Представляете, как я после этого себя чувствую? У меня такое чувство, будто мне сказали что-то вроде: «Ладно, Малышка Джейн, мы позволим тебе в этом году поиграть, так что резвись в свое удовольствие и танцуй, но в следующем году… в общем, в следующем году, Малышка Джейн, все для тебя будет кончено». Я хочу сказать, я… Вы понимаете? Я имею в виду, мне очень хочется ответить этому типу: «Ладно, братишка, я Девушка Года, а ты Редактор Минуты, и знаешь что? Эта минута уже закончилась».

Эта мысль одновременно и возбуждает Джейн, и беспокоит. Вообще-то она часто возбуждается по всякому поводу, но радостно, открыто, ее глаза широко распахиваются и все вбирают в себя. Теперь же она выглядит обеспокоенной, как будто весь мир мог бы оставаться на редкость простым и веселым местом, не будь там такой уймы старых склеротиков, которые его поганят. На полу у самых ног Джейн расположились две собачки, миниатюрный пудель и йоркширский терьер, которые время от времени поднимаются в каком-то затаенном негодовании, скаля иголочки своих зубов и колоратурно рявкая.

— Эх, ___, — вздыхает Джейн, а затем говорит: — Знаете, если в тебе вообще хоть что-нибудь есть, вокруг тут же оказывается великое множество злобных людей, просто мечтающих тебя побольнее ранить. Я недавно пошла на открытие театра «Метрополитен-опера» в белой норковой шубе, и знаете, какой номер отколола там какая-то женщина? Эта женщина подозвала одного из корреспондентов и сказала: «Ха-ха, Малышка Джейн взяла эту шубу напрокат, специально, чтобы сюда в ней пойти. Она вечно берет напрокат одежду». Вот какие люди злобные! А ту шубу мне вообще-то подарила моя матушка, когда я два года тому назад вышла замуж. Я хочу сказать, мне все равно, если кто-то думает, будто я беру напрокат одежду. Подумаешь, ___! Кому какое дело?

Служанка по имени Инес приносит на подносе ланч — один непрожаренный гамбургер, два чизбургера и стакан томатного сока. Джейн пробует томатный сок.

— Ох, ___! — говорит она. — Он диетический.

Девушка Года. Все выглядит так, как будто никто решительно не хочет никому ни в чем доверять. Девушка Года — всего лишь феномен. Да, Джейн Хольцер очень долго работала моделью, прежде чем выйти замуж, да и теперь, если уж на то пошло, остается моделью, а может прославиться еще больше благодаря своим ролям в фильмах. Некоторые из них, впрочем, пока еще под большим вопросом… вы понимаете? Однако у нее один из лучших менеджеров, та самая женщина, которая служит менеджером у сестер Макгайр. И уже идут разговоры об участии Малышки Джейн в фильме «Кто боится Вирджинии Вулф», а также в «Кэнди»…

— Вообще-то я ничего об этом не слышала… но мне бы страшно хотелось сыграть Кэнди.

И в тот же день Джейн отправляется повидаться с Сэмом Шпигелем, продюсером.

— Он замечательный. И, представляете, охотно давал мне советы.

А где-то там, в квартире, охваченные миниатюрно-колоратурным негодованием собачки теряются среди зеленоватых стен и полотен старых фламандских мастеров. Атмосфера в этой квартире просто поразительная — это атмосфера зеленоватой патины, выцветшего плюша и пепельного света Парк-авеню, отражающегося от черно-янтарной лоснящейся пленки картин. Все это простирается аж на двенадцать комнат. Квартира принадлежит Хольцерам, которые построили в Нью-Йорке множество новых многоквартирных домов. Муж Джейн, Леонард — худощавый, приятный на вид молодой человек. Он учился в Принстоне. Они с Джейн поженились два года тому назад. Сама Джейн родом из Флориды, где ее отец, Карл Брукенфельд, тоже заколотил уйму денег, занимаясь недвижимостью. Однако в каком-то смысле Брукенфельды также родом и из Нью-Йорка, потому что они постоянно приезжали в Нью-Йорк, и у отца Джейн есть здесь дом. В Нью-Йорке есть что-то такое яркое, такое стимулирующее, вы понимаете? Красивые мужчины с маслянисто-синими челюстями зачесывают волосы назад, их рубашки неизменно от Салки или от Ника-Раттнера, а их жены щеголяют медно-золотистыми волосами, настоящими шиньонами и тому подобным, а также тяжеловесно-абрикосовыми голосами, которыми они произносят забавнейшие реплики, например: «Милый, а у меня для тебя новость — ты спятил!» Да-да, они выдают подобные реплики и ходят в «Эль-Марокко». Джейн посещала школу «Черри Лон» в Дарьене, что в штате Коннектикут. Весьма прогрессивную школу.

А затем она отправилась на двухлетнее обучение в частный колледж Финча.

— Ах, это было просто ужасно. Мне хотелось вылететь оттуда за неуспеваемость и взяться за работу. Если ты пропускаешь слишком много занятий, тебя оставляют в кампусе, если в твоей комнате грязно, тебя оставляют в кампусе. Меня вечно оставляли в кампусе, а я всегда оттуда сбегала. В последний весенний семестр я там ни одной ночи не провела. Мне полагалось быть в кампусе, а я танцевала в «Эль-Марокко». Я не сдавала экзамены, потому что хотела вылететь за неуспеваемость — и знаете, что они тогда сделали? Они просто меня выгнали — и точка. Мне было все равно, потому что я так или иначе хотела вылететь за неуспеваемость, — но как же подло они это сделали! У меня есть масса хороших рисунков, я хочу их отдать, но вот ведь жалость — они их просто не берут. Тоже мне, педагоги. Они могли бы по крайней мере оставить дверь открытой. Сказать что-нибудь вроде: «Сейчас вы не готовы быть серьезной студенткой, но когда вы решите угомониться и повзрослеете — приходите, милости просим». А ведь, между прочим, я тогда уже заплатила за целый семестр, и они получили деньги. Мне всегда хотелось пойти туда и заявить им: «Ну что ж, ха-ха, какая жалость, что вы не получаете ни одного из моих рисунков. Так что впредь Принстон, который и впрямь просто волшебный, будет получать все рисунки».