Читать книгу - "Плач юных сердец - Ричард Йейтс"

В пятнадцать лет Лаура потолстела килограммов на двадцать, и это была еще не самая удивительная из происшедших с ней перемен.

Слова типа «крутой» и «кайфовый» заменили в ее словаре все «прикольное», но что самое поразительное — теперь она вообще крайне редко пользовалась этим своим словарем.

Ребенок, который трещал без умолку с тех пор, как научился говорить, и порой доводил родителей до исступления своей явной неспособностью вовремя остановиться, — эта подвижная, нервная, худенькая девчонка приобрела вместе с избытком веса молчаливость и скрытность, и теперь ей почти всегда хотелось побыть одной.

Ее спальня, еще недавно набитая плюшевыми медведями и разбросанными по всем углам одежками для Барби, превратилась в полутемное тайное святилище сладостных сопрановых плачей Джоан Баэз[59].

Через некоторое время Люси обнаружила, что Джоан Баэз она еще как-то воспринимает — если слушать вполуха, в ее голосе можно было даже уловить нечто утешительное, — а вот Боба Дилана не выносит в принципе.

Откуда у мальчишки такая наглость — взять и присвоить себе имя поэта? Почему нельзя было научиться писать, прежде чем сочинять собственные песни, или поучиться петь, прежде чем исполнять их на публике? Почему этому псевдо-трубадуру нельзя было взять хотя бы несколько уроков игры на гитаре или хоть на этой убогой губной гармошке, прежде чем отправляться покорять сердца десятков миллионов детей? Иногда по вечерам, только чтобы не слышать этой музыки, Люси была вынуждена по часу, а то и дольше ходить по двору, сложив на груди руки или сжав их в замок у талии.

Когда грянули «Битлз», она сочла их вполне приличными, дисциплинированными исполнителями, только совершенно не понимала, зачем в своих первых записях они так старательно копировали звучание американских негров:

Вин А-а-а-а

Сей дет Са-а-син

А синк юл анда-стэн

Вин А-а-а-а

Сей дет Са-а-син

вона хэул йо хэн

Потом, когда они поуспокоились и вернулись к родным английским акцентам, она стала ценить их гораздо больше.

Убранство у Лауры в комнате состояло в основном из гигантских фотографий певцов и певиц, но однажды Люси увидела, как она вешает на стенку новый плакат, не имеющий к музыке никакого отношения. На самом деле плакат этот вообще ни к чему не имел отношения: это была репродукция абстрактной картины, которую мог написать любой сумасшедший.

— Радость моя, что это?

— Ну, это такое психоделическое искусство.

— Какое-какое искусство? Еще раз можно?

— Ты что, никогда этого слова не слышала?

— Нет, ни разу. И что это значит?

— Ну, это значит… это значит психоделическое. Ничего такого, мам.

Как-то вечером вернувшись из города, Люси обнаружила, что Лауры дома нет. Это было довольно странно — раньше она всегда была дома: слушала в одиночестве свои пластинки или сидела на кухне с какими-нибудь вечно голодными толстеющими одноклассницами, — и чем больше проходило времени, тем более странным казалось Люси ее отсутствие. Она знала имена двух-трех девочек, у которых Лаура могла быть в гостях, но фамилии ей были неизвестны, так что на телефонную книгу надеяться не приходилось.

К десяти вечера ее посетила мысль о том, чтобы позвонить в полицию, но она передумала, поскольку не знала, что сказать. Нельзя же заявлять о пропаже ребенка в десять вечера, притом что еще утром ребенок был дома, но даже если бы было можно, это привело бы лишь к бессмысленной череде дурацких вопросов со стороны какого-нибудь полицейского.

Было почти одиннадцать, когда Лаура наконец вошла, ссутулившись, в дом, рассеянно огляделась и выпалила заранее приготовленное извинение — нескладное и досадно неуместное, как само отрочество.

— Извини, что я так поздно, — сказала она. — Мы с ребятами заболтались и не заметили, как прошло время.

— Лаура, дорогая, я едва не дошла до истерики. Где ты была?

— Да тут рядом, в Донарэнне.

— Где?

— Ну, в Донарэнне, мам. Где мы сто лет прожили.

— Но это же несколько миль отсюда. Как ты туда добралась?

— На машине. Чак с друзьями меня подбросил. Мы все время туда ездим.

— Какой еще Чак?

— Чак Грейди его зовут. Слушай, он в этом году оканчивает школу. То есть права у него уже пару лет как есть. Теперь он даже профессиональные права получил, потому что после школы развозит на грузовике хлеб.

— Это еще не все, — сказала Люси. — Чем объясняется твое желание туда ездить?

— Ну, мы с ребятами поднимаемся наверх, в общежитие, вот и все. Там… хорошо.

— Поднимаетесь в общежитие? — Люси почувствовала, что в ее голосе и выражении лица проступает истерика.

— Ну да, — сказала Лаура. — Где актеры жили, пока театр не закрылся. Просто там правда хорошо.

— Лаура, дорогая, — сказала Люси, — я хочу, чтобы ты мне рассказала, давно ли вы с друзьями пользуетесь этим заброшенным зданием. И еще мне бы хотелось узнать, чем вы там занимаетесь.

— В смысле — чем занимаемся? Ты что, думаешь, что мы туда трахаться ездим?

— Лаура, тебе пятнадцать лет, и я не потерплю от тебя таких выражений.

— Блядь, — сказала Лаура. — Охуеть.

Они стояли, уставившись друг на друга как смертельные враги, и неизвестно, до чего бы все это дошло, если бы Люси не сообразила, как снять напряжение.