Читать книгу - "Русская комедия - Владислав Князев"

Степанида никак не среагировала на изысканное, прямо-таки салонное приветствие бармена-свата. Зато грузчик Федот живо среагировал на ароматы «Утеса», споткнулся и уронил мешок посреди зала.

— У, скот рогатый! — вспылила Степанида. — Аккуратней, а то рога обломаю.

На мешке значилось: «Сахар комовой». Нам вспомнился рассказ тети Насти о том, как Степанида колола этот сахар бренным телом Федота. А тут как раз Федот вышел на улицу, и стал актуальным вопрос: чье бренное тело будет использовано Голенищевой в качестве сахародробителя на этот раз?

Амазонка Степанида оглядела чертог, где ее ждало большое девичье счастье, явно без восторга.

— Натуральная скотобаза, — молвила она сквозь зубы, в которых оказалась папироса.

— Если я вас правильно понимаю, — удивился Юрий Цезаревич, — то, сравнивая средневолжскую достопримечательность с животноводческим объектом, а именно со скотобазой, вы не испытываете в ее стенах трепетного волнения. В таком случае зачем вы здесь?

Степанида, как Везувий, пыхнула дымом, и он застыл вокруг лампочек эдакими обручальными кольцами. Как видим, даже неживая природа стремилась направить фантазию Голенищевой в лирическое русло. Но она шла путем хана Батыя.

— Я здесь по очень важному делу, — заявила Степанида. — Книгу жалоб принесла.

— Книгу жалоб? — Юрий Цезаревич решил, очевидно, что девица Голенищева не доверяет любовному усердию истинных колдыбанцев. — О нет, не беспокойтесь: все будет тип-топ, на высшем уровне. Вам не придется жаловаться. Напротив, будете горячо благодарить.

— Нетрезвый, что ли? — обидела Степанида нашего бармена абсолютно несправедливым подозрением. — Это вы на меня будете жаловаться.

— С какой стати?

— На меня всегда жалуются. Все. Обязательно. Иначе я — не я, — гордо заявила Голенищева.

Затем она растолковала нам, по какому такому случаю на нее будем жаловаться мы. Если в двух словах, то Степа-нида решила ударить нас мешком с комовым сахаром. Или наоборот: нами по мешку. Это подробности. Главное, что от этого будет польза; разумеется, ей, Голенищевой.

— Сейчас большой спрос на левый сахар, — толковала она, изображая из себя Везувий. — Но торговать им в местах скопления общественности не с руки. Ни обвесить как следует, ни обсчитать, ни припрятать пуд-другой для своих самогонщиков и перекупщиков. Из-за всякой мелочи — сразу шум-скандал на весь микрорайон.

По мнению Голенищевой, а также начторга Коробейникова, «Утес» как раз и есть то идеальное место, где можно спокойно обвешивать, обсчитывать, торговать налево. И товар можно потихоньку привезти, а если надо — то и вывезти. Без всякого общественного крика-шума. А если приспичило шуметь — шуми, никто тебя здесь не услышит.

— Короче, эта ваша скотобаза теперь будет моим филиалом, — заключила Степанида. — Когда я без левого товара, так уж и быть — сидите здесь, мычите. А как дефицит прибыл, чтобы шементом отсюда, чтоб и духу вашего не было.

— Но… — начали было мы.

— Но… — перебила Голенищева. — Если хотите жаловаться — будьте любезны. Жалуйтесь заранее.

Она аккуратно положила на барную стойку книгу жалоб, а рядом с ней — изящную авторучку.

— Ну, кто будет шкрябать? Ты? Ты? Валяй, ребята, валяй. Я помогу, подиктую.

— Значит, так надо шкрябать: невежа, грубиянка, хамка. Это я, стало быть… Дальше: обижены, обмануты, возмущены. Это вы, стало быть.

— Писать надо четко, красиво, разборчиво, чтобы всем комиссиям понятно было. У кого почерк красивый? Не тяните время. На меня жаловаться надо заранее. А то потом руки будут трястись.

Степанида уткнула руки в боки, словно бы заняла исходную позицию, и пыхнула в потолок дымом. На сей раз он повис над нами не свадебными кольцами, а почему-то большими серыми глыбами, напоминающими железобетонные блоки.

Что и говорить: если сравнивать условия, в которых распутничали Геракл, Дон Жуан и царь Соломон, с обстановкой этого свидания, то аналогия будет невыигрышная. Не позавидуешь героическому колдыбанскому коллективу.

Древние эллины и цари соломоны небось враз поседели бы и завопили: «Нет, нет! Гарем закрыт на ремонт». Москвичи, они же донжуаны, наверняка облысели бы и запричитали: «Ноу, ноу! Мы — не бабники, мы — алкоголики».

Истинные колдыбанцы не поседели, не облысели и даже не покрылись гусиной кожей. Лишь тяжко вздохнули, мысленно посочувствовали себе, то есть заранее простились с жизнью и… мужественно приступили к выполнению приказа колдыбанского Суворова, он же царь Соломон, а равно Дон Жуан.

Что там, по его науке побеждать, идет первым пунктом? Кажется, прежде всего надо выразить искреннее сочувствие противнику тире жертве. Оригинально, ничего не скажешь. Хорошо бы еще знать, на какой предмет Стеньке Разину в юбке требуется сочувствие. Ну да ладно, поплыли!

— О незваная, но… желанная гостья! — кротким барашком проблеял флагманский столик. — Давайте поговорим по душам.

Первый же валун колдыбанской искренности чуть не сбил деву-удава с ног. Во всяком случае, ее ощутимо качнуло.

— Как то есть по душам? — изумилась она. — Вы сектанты, что ли? Или коммуняки? Чую, нехорошее дело вы затеяли, мужики. Только зря стараетесь. Ничего у вас не получится.

Истинные колдыбанцы промолчали, как и подобает кротким барашкам.

— Ну! — снова приказала девица-дракон. — Пишите, что я вокруг себя не права.

Флагманский столик вздохнул и, обезоруживая противника кротостью, сбил его грозный авианосец с курса и повел в другом направлении. То есть в западню.

— Истинные колдыбанцы никогда не грешат против истины, — начал первый лоцман. — Мы не станем клеветать на вас, незваная, но желанная. Даже под дулами зениток. Потому что вы… правы.

Снова прямое попадание.

— Как то есть я права? — возмутилась Голенищева.

— Тысячу и один раз. То есть абсолютно, — пояснил другой лоцман. — Вы, наверное, привыкли иметь дело с потребителями столичного типа, а они мыслят прямолинейно и мелко. Но глаз истинного колдыбанца видит любой предмет, в данном случае вас, очень глубоко. Как будто на предмете вовсе и нет одежды.

— И даже еще глубже зрит глаз истинного колдыбанца, — подхватил третий. — В самую душу. А в душе мы читаем черным по белому: предмет, то есть вы, не хочет, чтобы на него жаловались. Предмет сам хочет на что-то пожаловаться. Излить душу. Пустить слезу. И не в казенную книгу жалоб, а в плечо мудрого человека, в его мягкую жилетку.

— Вот и пожалуйтесь нам, излейте душу, пустите слезу. Подобное деяние не содержит состава преступления, — заверил четвертый. — Ну а жилетка — ладно уж. В химчистке почистят, хоть и сдерут, конечно, втридорога.

Ох оно, душевное слово по-колдыбански! Действительно чудеса творит. Везувий сразу потух, а дымовые валуны над нашими головами вдруг превратились в робких ласточек, в беззащитных горлиц.